– С чего бы это?
– С того, что у тебя видок, словно ты не спал неделю.
И то правда. С тех пор как Люси согласилась на его безумное предложение, из него словно все силы выкачали. Он разрывался между ожесточенной работой, пытаясь забыть с ее помощью Люси, и между Люси, потому что забыть ее не мог.
– Много разных мыслей, – ответил Кэш, наливая себе чаю. – Мне бы чуть передохнуть.
– Никогда не думал, что скажу тебе это, но ты действительно слишком много работаешь. – Ронни продолжал изучать его так пристально, что Кэш с трудом сдерживался, чтобы не ерзать. – Хотя это не так плохо, учитывая, как много ты добился.
– Спасибо. – Кэш размешивал сахар в чае, думая, как бы повернуть разговор на интересующую его тему.
– Ты бы немного сбавил обороты. Найди время для себя, погуляй по саду, понюхай гардении… – Ронни осекся, на лице появилось страдание. Потом он покачал головой: – Иисусе, это ведь был любимый цветок твоей мамы…
– Пап, ты ни разу не упомянул о ней, когда я был маленьким.
В глазах Ронни читалась печаль.
– А что упоминать? Она была любовью всей моей жизни. Мы были такими разными, но я надеялся, что мы споемся. Дурак…
Не самая радостная речь, но Кэш был рад уже тому, что отец наконец-то заговорил о матери.
– Я как-то видел ее. – Кэш плеснул в чашку молока и размешал. – Она помогла попасть на театральную премьеру, но исчезла прежде, чем я сумел поблагодарить ее.
Ронни неспешно отхлебывал свой чай. Его рука заметно дрожала.
– И ты никогда не хотел наладить с ней связь?
– Не особенно. – Итак, последний шанс задать интересующий его вопрос. – Папа, что пошло не так между вами? Почему она так поступила, бросила нас?
И никогда не искала шанса увидеться с единственным ребенком.
Это был самый болезненный из сонма вопросов, касающихся его матери. Какого черта она обошлась с сыном как с мусором?
– Честно? – Ронни потер переносицу, прикрыл глаза, медленно открыл их. – Я не знаю. Твоя мать порхала по жизни, как бабочка, с цветка на цветок. Я, наверное, был для нее одним из таких цветков, на котором она, правда, задержалась дольше обычного. Но потом все равно улетела.
Ронни потер висок.
– Порой я думал, может, у нее неприятности, о которых я не знаю. Неизвестно. – Он вздохнул. – Но ее летучесть уменьшилась, когда родился ты. Она так боялась осесть надолго на одном месте… Так и не согласилась выйти за меня, сколько я ее ни упрашивал.
Ронни долил в чашку чаю из фарфорового чайника с чуть отколотым носом.
– Я никогда не строил иллюзий насчет твоей мамы, Кэш. Наверное, я был для нее чем-то вроде прогулки в дикий лес. Наверное, она была со мной, только чтобы позлить своих чопорных родителей. А когда устала от меня, то просто ушла.
Кэш чувствовал бы себя лучше, если бы мог понять рациональную сторону поступка своей матери. Но вместо этого он терялся в догадках, как такая бессердечная женщина оставалась с отцом достаточно долго, чтобы зачать и родить ребенка.
– Ты здесь ни при чем. – Впервые за долгие годы отец ласково прикоснулся к его лбу. – Просто она обделена способностью любить кого-то дольше пяти минут.
По спине Кэша пробежал холодок. А если он такой же, как мать?
Он никогда не испытывал чувства привязанности, никогда не строил отношений с женщиной. Но до сего момента он оправдывал себя исключительной занятостью по работе и желанием оградиться от любовных разочарований, чтобы не повторить опыт отца.
Но что, если причина вовсе не в этом? Что, если информация, заложенная в его ДНК, предписывает ему быть таким же ненормальным, как мать?
– Ты кого-то встретил? – Ронни метнул в него проницательный взгляд поверх чашки с чаем. – Вот почему ты места себе не находишь?
Кэш кивнул:
– Она потрясающая, но я не уверен, что хочу слишком привязываться.
– Больше, чем уже привязался? – усмехнулся Ронни. – Сын, позволь дать тебе совет. Когда мужчина выглядит таким потерянным, как ты сейчас, слишком поздно бояться привязанности. – Ронни провел ребром ладони по шее. – Ты уже влип вот посюда.
Кэш выдавил из себя улыбку:
– Для старого холостяка ты весьма мудр.
Оживление на лице Ронни угасло, в глазах снова появилась грусть.
– Не повторяй моих ошибок, сын. Я позволил горечи возобладать, испортить все, включая отношения с тобой. Я позволил уязвленному самолюбию и раненой гордости занять место любви и привязанности. – Он покачал головой. – Но ты заслуживаешь лучшего. И если встретил необыкновенную женщину, должен попробовать создать что-то хорошее вместе с ней.
Но разве это просто?
Попробовать создать что-то с Люси?
Он не хотел создавать с ней что-то хорошее. Он хотел создать что-то потрясающее.
– Спасибо, папа. – Кэш хлопнул Ронни по спине. – Для старого чудака ты чертовски мудр.
– Жаль, что мне понадобилось столько лет, чтобы поумнеть. – Ронни поднял чашку, как бокал с вином. – За твою удачу, сын. Если ты без ума от женщины, значит, нуждаешься в ней.
Кэш был более чем согласен.
Впервые за очень долгое время Люси взяла выходной.
Кэш ушел от нее в семь, предварительно подав завтрак в постель. Там она и оставалась, отменив дела сегодняшнего дня с помощью нескольких телефонных звонков.
Она провела праздный час, закутавшись в одеяло и смотря какую-то бессмысленную мыльную оперу, потом потащила под горячий душ свое разбитое тело.
Учитывая, как славно она навернулась, могло быть и хуже. Но не синяки и ссадины удержали ее сегодня дома.
Ей нужно было отдохнуть в одиночестве.
Потому что мозги у нее вскипали.
Где-то посреди ночи, когда Кэш нежно обнимал ее, она смирилась с истиной.
Она любила его.
Осознание обеспечило ей бессонницу на остаток ночи. И не так уж это было скверно. Люси рассматривала спящего Кэша: ресницы отбрасывают тень на щеки, губы сложены в спокойной полуулыбке и слегка надуваются, когда Кэш принимается тихо похрапывать.
О да, влюбилась, еще как. И странное дело – она впервые не переживала по этому поводу.
Наверное, настало время снова попытать счастья в любви. И она не могла выбрать для этого лучшего человека.
Заварив третью чашку кофе, Люси устроилась в плетеном кресле на веранде, приятно бездельничая, разглядывая свой японский сад.
Это было первое, что она сделала, переехав сюда. Люси проводила долгие часы, с любовью продумывая, как разместить квадраты сланца и белой гальки, невысокий фонарь и бонсай.
Она передумала много мыслей в этом саду, ставшем ее убежищем, пролила много слез и в конце концов изжила обиду на Эдриана. Она не забыла и не простила, но обрела мир: как бы она ни боролась за свой брак, результат бы не изменился.