— Король, движимый благосклонностью, которую питал ко мне, даровал моему сыну жизнь. Но они выкололи ему глаза и избили до полусмерти. Уже почти десять лет за ним ухаживают братья в монастыре Марии Магдалины, что близ Эксетера, но за минувшие годы я его так ни разу и не видел, боясь навлечь на себя гнев короля.
Он замолчал, и в его глазах, когда он встретил ее взгляд, блестели слезы.
— Я хотел бы снова встретиться с сыном, миледи, и воссоединить его с дочерью, если он изъявит такое желание. Хильде ничего не известно об измене отца, но пришло время ей об этом узнать. Я предпочел бы, чтобы она услышала об этом от меня, чем от кого-то другого. И когда узнает правду… — его глаза наполнились мольбой, — думаю, ей понадобится утешение.
Эмма подумала о Хильде, которая часто сидела у постели больного Эдварда, рассказами отвлекая его от боли.
— Я поддержу Хильду, — сказала она, — и помогу ей советом, если это потребуется.
Старец ничего не сказал, лишь поцеловал ей руку. Глядя ему вослед, она задумалась о его желании, несмотря на риск навлечь на себя гнев короля, разыскать вероломного сына, который своими позорными деяниями бросил тень бесчестья на доброе имя отца.
Если бы кто-то из сыновей короля совершил столь бездумный и ошибочный поступок, вряд ли он мог бы рассчитывать на прощение отца.
Июнь 1003 г. Эксетер, графство Девоншир
В Иванов день Этельстан наблюдал с городской стены за въездом королевы Англии Эммы в королевскую крепость Эксетер. День выдался солнечным, и, когда Эмма приблизилась к вельможам, ожидавшим ее снаружи южных ворот, колокола всех церквей Эксетера разом зазвонили, и толпы зевак возбужденно загудели.
Этельстан подумал, что на памяти живущих ничего подобного в Эксетере еще не было. По крайней мере, со времен короля Этельстана около восьмидесяти лет назад здесь не видели такого собрания священников, воинов, знати и придворных дам, въезжающих через ворота в город, обнесенный стенами, построенными еще римлянами, мимо кафедрального собора и далее, в цитадель на вершине холма. Епископы Кредитона и Шерборна, соперничающие друг с другом великолепием своих алых шелковых мантий, ехали по бокам королевы. А позади нее отполированные до блеска доспехи и шлем элдормена Эльфрика затмевали своим сиянием не только убранство духовных владык, но даже отблески солнца на их тонзурах.
Этельстан едва обратил на них внимание, так как его взгляд был прикован к Эмме, одетой в искрящееся синее атласное платье. Ее шелковую мантию, также синюю, но более темного оттенка, отделанную белым шелком, скрепляла на правом плече инкрустированная жемчугом золотая брошь. Ее голову покрывала тонкая шелковая ткань, придавленная венцом чеканного золота. Сидя верхом на своей великолепной белой лошади, Эмма выглядела потрясающе. Казалось, каждый, кто ее сейчас видел, не мог ее не полюбить.
Но, даже глядя на то, как королева медленно пробирается по улицам Эксетера, он ни на минуту не забывал об угрозе, которую представлял Свен Вилобородый и его корабли-драконы. Со своего наблюдательного поста Этельстан видел реку Экс, несущую свои воды мимо городских стен в пролив Ла-Манш. То и дело его взгляд притягивал холм на юго-востоке, на вершине которого среди остатков крепости, построенной давно канувшими в лету народами, был сложен сигнальный костер. Как только корабли датских викингов будут замечены на горизонте, костер запылает. Но пока сообщающего о тревоге огня на холме видно не было. Это чуть-чуть успокоило Этельстана.
Оба его товарища, одетых, как и он, в серые плащи из мягкой шерсти, прикрывающие их кольчуги, были у него в услужении со времени их общего детства. Кивнув, он велел им продолжать наблюдение, после чего покинул их и, протиснувшись сквозь людскую толчею, спустился со стены. Он стороной обошел Рыночную улицу, запруженную толпами, следующими за королевой, пробравшись вдоль стены к западным воротам, где его ожидал конь под присмотром старика, которому тяжесть звонкой серебряной монеты была милее, чем созерцание королевской процессии.
Этельстан вскочил в седло и, пришпорив, направил своего скакуна через ворота прочь из Эксетера и от Эммы. Он размышлял, не попытаться ли с ней увидеться прямо сейчас, подождав ее рядом с Хью, когда наместник королевы будет приветствовать ее в цитадели в центре города. Ему многое нужно было ей сказать, ведь в прошлый раз они расстались некрасиво, и это была всецело его вина. Она простит его, если он попросит у нее прощения, Этельстан в этом не сомневался. Но сейчас было не место и не время просить прощения. Он должен проявить терпение, поскольку ныне она принадлежит другим — тэнам и их супругам, духовным владыкам, тем, кто ищет высочайшего покровительства ее величества. Он не будет добиваться от нее публичной аудиенции. На примере последнего, катастрофического для него разговора с королем он усвоил, что подобное поведение неразумно. Ему следует затаиться до времени и дождаться удобного случая поговорить с ней наедине.
И что он ей скажет, когда они встретятся, кроме слов извинения? Откроет ли он ей все то, что было у него на сердце? Нет, ведь было бы жестокостью обременять ее всем этим. Разве она до сих пор не достаточно претерпела? Дурно с ней обращающийся супруг, мертворожденный ребенок, страх перед теми ужасами, что могут принести датчане…
Станет ли он также обременять ее признанием в любви? Сегодня ее приветствовали жители Эксетера, радуясь своей королеве, пораженные одним лишь ее видом. Нет, ей не требуется бремя еще и его любви. Правда, он мог бы предложить ей свои услуги. Он мог бы стать ее слугой, если бы она только позволила. Он бы ее охранял и защищал, делая все, что в его силах, и ничего не прося взамен.
Он пришпорил коня, направляясь на север в свои землевладения в Нортоне. Но скоро он вернется и принесет ей свою клятву, если она этого пожелает.
Спустя несколько дней под угрюмым серым небом Эмма стояла на башне цитадели, которая должна была стать ее домом в следующие два месяца.
Она бы предпочла келью в обители Святого Николая на городской окраине, но настойчивые предостережения Этельстана о возможной атаке датчан убедили ее быть благоразумной. Здесь, на вершине огромной кроваво-красной скалы, она будет защищена камнем, деревом и головокружительной высотой от любой опасности. «Кроме ветра», — кисло заметила она, когда тонкий шелк ее покрывала закрутился вокруг лица.
Откинув вуаль назад, она стала осматривать расстилающуюся перед ней местность. Город был окружен холмами, на юге между ними петляла река Экс. От городских ворот, ведущих к реке, пролегала прямая Рыночная улица, изобилующая лавками и жилыми постройками. С одной ее стороны над крытыми соломой жилищами возвышались стены кафедрального собора. Краснокирпичный силуэт церкви отчетливо выделялся на фоне зелени окружавшей ее площади и примыкавших к ней полей. С этой высоты ей были видны трое больших ворот в высоких городских стенах римской постройки. Четвертые, северные ворота находились у нее за спиной, и, как ей поведал Хью, когда городские ворота заперты, остается лишь один вход в город — потайная дверь, точное расположение которой знали немногие. Хью объяснил, что дверь ведет в туннель, проходящий под городской стеной.