– А где же тогда поединок?
– В нас.
Я забрал у него фляжку. Чего уж тут, такими разговорами занимаясь, можно и выпить. По сравнению с самими словами – уже не грех.
– Объясни.
– Любой поступок ведет нас к добру или злу. Но если бы все было так просто – по одну руку добро, по другую – зло! Ведь никакой злодей не признается в том, что поступает неправильно. Всегда найдутся оправдания. Ограбил потому, что самого ограбили. Убил потому, что на него руку подняли. Обманул и по миру пустил, чтобы самого не обманули. Но это простое, тут все увертки видны. На самом же деле, в самом невинном поступке тебе с двух сторон нашептывают, как поступить. И не всегда будет ясно, чей голос ты слышишь. Может Бог остановить тебя, когда ты поступаешь против его воли?
– Может.
– Нет. Тогда ты уже не человек, ты кукла на ниточках. Ты живешь и поступаешь по своей воле. Тебе дано решать.
Дьявол – он словно темная сторона Бога. Но Бог дает тебе свободу поступать как ты хочешь, ставя при этом перед тобой свой закон. Дьявол же говорит, что законов нет, но отнимает твою свободу. Пусть на первый взгляд этого и не понять… когда у тебя украли закон, пропажу не увидишь глазами. Вот в этом и поединок – в том, чтобы понять, где твоя свобода, а где твой закон. Что тут буря, которая могла нас утопить? Буря – всего лишь буря, Ильмар. Сделать правильный шаг, вот в чем путь к Богу. И тут уж дьявол сделает все, чтобы человек ошибся. Вдвойне – чтобы ошибся Искупитель. Раскинет перед ним красочные картины будущего. Поманит удачей, счастьем, богатством. Всем, о чем мечтает человек.
– А Бог? – спросил я.
– Бог? Совесть внутри нас – это и есть Бог. Когда ты знаешь, что ни один человек в мире не узнает о проступке, но тебе стыдно – это Бог. Когда делаешь не то, что нужно, а то, что должно, – это Бог.
– Ты говорил об этом с Жераром? – полюбопытствовал я.
– Епископ – мудрый человек, – с грустью ответил руссиец. – Но… будто испугавшийся когда-то. Самого себя, своей силы. И в любом споре есть предел, дальше которого он не заходит. Будто боится согласиться.
– И я не соглашусь, – сказал я. – Мне кажется, твое тайное ремесло наложило свой отпечаток. Ты даже для Бога придумал хитроумного врага.
– Все мы разные. – Фарид не стал спорить. – Я и не надеялся, что кто-то разделит мою веру. Но, может быть, Искупителю будет полезно знать, что есть и такие, как я?
В этих словах была правота. Если, конечно, Маркус еще способен слушать кого-то.
– Я не осмеиваю твою веру, – сказал я. – Но если и впрямь есть дьявол, так почему же не пытался он помешать Искупителю? Первому Искупителю?
– А откуда нам знать, искушал его дьявол или нет? Знал ли он сам, что перед ним искушение, что он преодолел его – или поддался искусу? Чтобы узнать дьявола, надо быть равным ему. Надо быть Богом.
– Что же тогда делать обычным людям?
– То, что должно. И верить, что поступают правильно.
Тогда я решился задать вопрос:
– Ты веришь, что Маркус поступает правильно?
– Не знаю, – ответил руссиец. – Но я не вижу лучшего. Нам остается лишь верить.
Разговор наш угас сам собой. Стрекотала где-то в саду цикада, налетал и стихал ветер, ползли по небу звезды. Через час мы разбудили Арнольда – тот без лишних церемоний растолкал Йенса, и они уселись караулить наш сон.
Из селения мы ушли затемно, в домах еще было темно. Мне почему-то показалось, что не все жители спят, скорее – благоразумно не выходят, чтобы не попасть в свидетели. Видно, странным был наш маленький отряд, а близость к Хайфе, заполненной чужеземными войсками, не добавляла смелости.
Часа через два мы встретили запряженную мулами повозку, неспешно катившую по дороге. Груза на ней было всего ничего, мешка три сушеной рыбы, и Адмони договорился, что старики и Луиза подсядут на телегу. Мы же шли рядом, под любопытными взглядами возничего и его сынишки. Йенс глянул на мальчика и загрустил. Наверное, вспомнил собственного сына, по моей вине брошенного в Урбисе.
Было в нашем шествии что-то комичное, а что-то и горделивое. Тринадцать человек, отовсюду сошедшихся, ни в чем друг с другом не схожих, кроме истрепанных и не просохших до конца одежд с выступившей уже коркой соли. Тринадцать, преследуемые и державными преторианцами, и отборными руссийскими гренадерами.
– Передрались бы они между собой, – выразил общую мечту Петер.
– Никогда – пока не увидят нас и не решат, что мы в ловушке, – тут же ответил Фарид. – Любой командир поймет, что свара нам на руку.
– Не передерутся, – согласилась Хелен. – Сомнений нет, преторианцы постараются обмануть руссийцев. Сомнений нет. Но не сейчас.
– Гренадеров не обманешь, – парировал шпион. – Они всегда начеку.
Между ними загорелся спор, тем более нелепый, что призом и преторианцев, и гренадеров были наши головы. Хелен ехидно поминала взбучку, которую задали темнику Суворову державные войска, Фарид отвечал историями о битве при Бресте.
В другой раз интересно было бы послушать их препирательства, но сейчас все слишком устали и были напряжены.
– Авром-Бер, – спросил Жерар. – Как ты полагаешь, твоя шхуна уже вернулась в Хайфу?
– Да, – кратко ответил иудей.
– И как ты думаешь, знают уже незваные гости о нас?
– Любому из своих людей я бы доверился как брату, – ответил капитан. – Любому – когда он один. Но на шхуне два десятка человек. И каждый подумает – «я смолчу, а другой – расскажет». Жадность погонит их к преторианцам и гренадерам. Не удивлюсь, если они будут стукаться лбами, подходя к казармам.
– Значит, за нами уже идут, – решил Жерар. – Нужны лошади.
Но лошадей не было. В очередном селении, переплатив вдвое, мы смогли купить трех ослов, на которых и усадили самых слабых. Повозка отвернула в сторону, и нам с ней было не по пути.
Шли ослы ничуть не быстрее пешего. Нам помогли бы хорошие лошади, что, без сомнения, были у преследователей. Но в этих бедных краях лошадь была слишком вызывающей роскошью, доступной лишь в городах.
И мы продолжали идти, под палящим солнцем, по дороге, что вилась пустынными каменистыми равнинами, мимо редких селений, жмущихся к речушкам и озерцам. В полдень, в одном из селений, мы поели на местном постоялом дворе: под соломенным навесом, окруженные десятком любопытствующих детишек. Рыбный суп, острый козий сыр, оливки, кисловатое сухое вино – не слишком обильный обед, но все равно трудно было заставить себя подняться и выйти из прохладной тени.