Все случившееся было так страшно, что, наверное, Троянда уже давно приметила бы первые признаки надвигающейся беды, но просто боялась их замечать. Да и что она знала о себе, о своем теле? Кокон монастырской жизни был слишком тугой, а потом Аретино вспорол его одним ударом, бросив бедную скромницу Дарию в горнило такого счастья, такой беззаботности… Вот именно! В беззаботности-то и было все дело!
Она никогда не знала толком, когда приходят ее месячные дни, а потому задержки и связанные с этим недомогания не беспокоили ее. Да, стало тошнить по утрам, да, иногда рвало, ну что ж, наверное, такое бывает. Потом она начала толстеть… Тут Троянда по-настоящему огорчилась. Значит, злоязыкая Филумена не солгала: великанша, толстуха, скоро в дверь не пролезет. Может быть, все дело в том, что повара Аретино так хорошо готовят? Особенно объедалась она сладостями: рахат-лукумом, засахаренными фруктами. С каждым днем ела все больше и больше, и когда все-таки заставляла себя со стоном отвернуться от очередного блюда и, для стойкости духа, припомнить торжествующее презрение в голосе весьма стройной Филумены, в желудке у нее поднималась настоящая буря, какие-то спазмы начинали сжимать его, словно кто-то грыз, сосал Троянду изнутри и требовал, неустанно требовал пищи… Не скоро до нее дошло, что этот кто-то действительно существует.
Ребенок. Она ведь беременна, глупая!
Осознав это, Троянда даже за голову схватилась и с яростью подергала себя за волосы. Куда девался ее ум?! Да любая женщина не то что умом – сердцем учуяла бы причину того, что с ней творится! А она… Как это Пьетро не заметил, до какой степени она сделалась толста? Хотя последний месяц он стал каким-то рассеянным и усталым, реже проводит ночи у Троянды, отговариваясь делами…
Она засмеялась, предвкушая, как все теперь изменится. Да стоит Пьетро узнать, что у них будет ребенок!.. Она ничего не понимала в сроках беременности, но кое-как сообразила, что зачали они дитя чуть ли не в самый первый день, при самой первой встрече, когда благословенная мать Цецилия привела перепуганную, глупенькую Дарию в дом этого баснословного существа – мужчины, чтобы любой ценой спасти от греха самоубийства. Да, конечно, это случилось в тот же благословенный, воистину благословенный день, и Пьетро будет счастлив, узнав, что станет отцом.
И вдруг словно бы чья-то холодная рука взяла Троянду за сердце. Сжала, не давая ему биться, издевательски подождала, пока ноги жертвы не подогнулись и она не сползла по стенке… и отпустила. Снова сжала. Отпустила…
Троянда сидела в углу, задыхаясь, безотчетно смахивая со щек струйки ледяного пота и убеждая себя, что это просто тошнота, причуды беременности, не имеющие никакого отношения к течению ее мысли. Да нет, она вовсе не потрясена, не убита на месте догадкою, внезапно пришедшей в голову. Не догадка это, а полный бред, и надо поскорее собраться с силами, и забыть, и пойти к Пьетро…
Она со стоном уронила голову в колени. Пьетро! Он может быть отцом ее ребенка. Но им может быть и другой. И этот другой – дьявол.
Троянда с такой радостью забыла события той роковой ночи, всецело предавшись счастью любви, что с некоторых пор они представлялись ей просто сонным кошмаром. Да полно, неужто с нею происходило это?! Беспомощность, томление, боль, непрестанная боль, полная покорность безликому, могучему, густо поросшему шерстью существу…
Ее вывернуло наизнанку тут же, в углу. Достало сил только отползти чуть-чуть в сторонку, и она еще долго лежала в полуобморочном тумане, порою содрогаясь от новых приступов рвоты, но не в силах подняться. Тело Пьетро, с его густой курчавой порослью, внушает ей любовь и нежность, а вот волосатое тело дьявола наполняет отвращением и слепым ужасом. Она с необычайной ясностью представила себе ребенка Пьетро: такой маленький, смуглый, тугой комочек; темно-карие глазки бойко блестят, шелковистые черные завитки на головке, задорно машут крошечные кулачки… И слезы нежности смешались со слезами ужаса и горя, когда она вообразила уродца с пустым, словно бы выжженным взглядом, криво изогнутым ртом. А что, если крошечные ножки его будут оканчиваться крошечными копытцами? Или родится нечто, даже и видом своим не напоминающее человеческое существо?!
Троянда схватилась за горло, подавляя новый приступ рвоты. Вспомнила, как стояла на табурете посреди оскверненной кельи, надевая себе на шею веревочную петлю. Тогда было страшно – сейчас нет. Она даже поискала затуманенным взором крюк в потолке, но покачала головой. Это может быть дьяволово отродье. Но это может быть дитя их с Пьетро любви!
Она готова была вырвать это существо из себя, как садовник вырывает из клумбы неведомое растение – просто так, на всякий случай, не зная, сорняк это или незнакомый прекрасный цветок. Но нельзя, невозможно! Придется терпеть душераздирающую муку, пока рождение дитяти не покажет, родилось ли оно от любви или от дьявольских козней. И если верно последнее, его уничтожат. А Троянду…
А Троянду сожжет на костре святейшая инквизиция как ведьму, которая сношалась с дьяволом. Кому какое дело, по доброй воле или насильно взята была она. Вот, налицо доказательство богопротивной связи – значит, в костер обоих, и мать, и отродье!
Но не языки костра казались ей теперь самым страшным. Пьетро! С каким отвращением отринет ее Пьетро!
Троянда сжалась в комок и несколько раз ударилась головой об пол. Сострадание в зеленых глазах Джильи, злорадство в желтых глазах Филумены, ненависть во взоре Пьетро…
Нет!
Она вскинулась, села, прижимая руки к груди и напряженно вглядываясь в стену, словно там было начертано, как следует вести себя дальше.
Нет. Никто ничего не должен знать. Пусть она лишится радости увидеть, как засияет Пьетро при известии о ребенке, зато она избавит себя от зрелища ненависти на его лице. Ненависти к ней!
Ни Пьетро, ни кто-то другой ничего не должны знать до самой последней минуты. А вот когда ребенок родится… Если это будет человек, Троянда с восторгом предъявит его Пьетро, и дитя увенчает их любовь. Если же… если же не… человек, тогда Троянда убьет его, чуть только извлечет из недр своего тела, даже если это будет стоить жизни самой Троянде.