– И? – подтолкнул ее Майрон.

– А возможно, вы больше похожи друг на друга, чем сами думаете или хотите думать. Не стану копать глубоко, но, по-моему, Уиндзор видит в тебе как бы свою человеческую сторону. Если ты похож на него, значит, он не может быть таким уж плохим, понимаешь? А на тебя он действует отрезвляюще. Как порция холодной правды. Логика Уиндзора пугает, но ей не откажешь в привлекательности. В каждом из нас есть нечто такое, чему импонируют поступки Уиндзора. Потому мы и думаем в глубине души, что иранцы не такие уж дураки, если отрубают головы преступникам. Нам с детства вдалбливают все это либеральное дерьмо про обездоленных и ущемленных. Но реальный опыт подтверждает: люди часто бывают воплощением чистейшего зла. И тогда мы начинаем понимать Уиндзора.

– То есть ты считаешь, я становлюсь похожим на Уиндзора? Спасибо, успокоила.

– Я говорю, что твоя реакция естественна. Но мне она не нравится. По-моему, это неправильно. Кажется, ты все глубже погружаешься в болото. И тебе становится все легче обходить правила. Возможно, человек, которого ты убил, этого заслуживал, но если тебе нужна индульгенция, обратись к Уиндзору.

Эсперанса держала пальцы возле рта, словно раздумывая, что лучше – кусать ногти или теребить нижнюю губу?

– Ты всегда был лучшим из тех, кого я знала, – добавила она. – Постарайся не меняться к худшему, ладно?

Он кивнул, сглотнув комок в горле.

– Ты больше не обходишь правила, – продолжала Эсперанса. – Ты рубишь сплеча. Буквально вчера ты сказал, что готов солгать под клятвой, чтобы защитить меня.

– Это другое дело.

– Ты уверен? – Эсперанса взглянула ему в глаза.

– Да. Чтобы защитить тебя, я готов на все.

– Даже нарушить закон? Об этом я и говорю, Майрон.

Он поерзал на стуле.

– И еще одно. – Эсперанса вздохнула. – Ты используешь свои муки совести, чтобы не смотреть в глаза двум очевидным фактам.

– Каким?

– Первый – Брэнда.

– А второй?

– Быстро ты проскочил первый. – Эсперанса улыбнулась.

– А второй? – повторил он.

Ее улыбка стала немного мягче.

– Второй – ты стараешься не думать об истинных причинах, которые привели тебя сюда.

– Каких еще причинах?

– Ты боишься, что я действительно могла убить Клу. И пытаешься меня как-то оправдать. Ты убил человека, так почему бы и мне не сделать то же самое? Просто тебе нужно услышать разумную причину.

– Он ударил тебя, – буркнул Майрон. – Там, у гаража.

Она промолчала.

– По радио сказали, в его квартире нашли твои лобковые волосы…

– Не лезь в это, – оборвала она.

– Я не могу.

– Можешь. Просто не вмешивайся.

– Я должен помочь.

– Мне не нужна твоя помощь.

– Тут что-то не так. Я чувствую, это как-то касается меня.

– Только потому, что ты сам этого хочешь.

– Клу говорил тебе, что я в опасности?

Она снова промолчала.

– Он сказал это моим родителям. И Джессике. Сначала я подумал, все это его выдумки. Но может быть, и нет. Мне прислали странную дискету. С изображением какой-то девушки.

– Ты слишком много говоришь, – заметила она. – Тебе кажется, ты к этому готов, а на самом деле – нет. Вспомни свои прошлые ошибки. И не повторяй их. Не лезть в это.

– Но это само лезет ко мне, – возразил Майрон. – Почему Клу сказал, что я в опасности? Зачем он тебя ударил? Что случилось в клубе «Догадайся!»?

Она покачала головой.

– Охрана.

Охранник открыл дверь. Эсперанса смотрела в пол. Она встала и вышла из комнаты, не глядя на Майрона. Майрон несколько секунд продолжал сидеть на стуле, пытаясь собраться с мыслями. Потом взглянул на часы. Девять сорок пять. До встречи с Софи и Джаредом Майор на стадионе «Янки» полно времени.

Не успел он выйти из комнаты, как к нему подошел мужчина.

– Мистер Болитар?

– Да.

– Это для вас. – Мужчина протянул ему конверт и исчез.

Майрон вскрыл послание. Повестка в суд от окружной прокуратуры округа Берген. Заголовок гласил: «Народ округа Берген против Эсперансы Диас».

«Так-так. Эсперанса и Эстер были правы, не раскрыв мне детали дела».

Он сунул конверт в карман. По крайней мере теперь не придется лгать.

Глава 17

Майрон сделал то, что должен делать каждый хороший мальчик, когда у него появляются проблемы с законом: он позвонил мамочке.

– Этим займется тетя Клара, – пообещала мама.

На самом деле тетя Клара была не его тетей, а соседкой и старым другом семьи. Навещая их в Дни трепета [22] , она до сих пор щипала Майрона за щеку и восклицала: «Какая милая мордашка!» Майрон надеялся, что она не сделает то же самое в суде.

– Хорошо, – ответил он.

– Я позвоню ей, а она позвонит окружному прокурору. А до тех никому ни слова, ясно?

– Да.

– Теперь ты понял, мистер Умник? Понял, что я тебе говорила? Насчет того, что Эстер Кримстайн права?

– Да, мама, как скажешь.

– Не надо мне говорить «как скажешь». Тебя вызвали в суд. И только потому, что Эсперанса ничего тебе не рассказала, ты не сможешь ей повредить.

– Я понимаю.

– Отлично. А теперь я позвоню тете Кларе.

Она повесила трубку. Мистер Умник сделал то же самое.

Грубо говоря, стадион «Янки» находился в самом центре помойной ямы под названием «Бронкс». Но это не имело значения. Каждый раз при виде этого знаменитого сооружения Майрона охватывало благоговейное чувство, словно он попал в огромный храм. С этим ничего нельзя было поделать. Всплывали тысячи воспоминаний. Яркие образы. Детские годы. Он, маленький ребенок, стоит в битком набитом вагоне подземки, держит отца за руку, которая кажется ему гигантской, и смотрит на его доброе лицо, взбудораженный предчувствием игры.

Когда Майрону было пять, его отец поймал высокий мяч. Эта картина до сих пор стояла у Майрона перед глазами: белоснежный кожаный шар, описывающий широкую дугу, отцовская рука, вытянутая к небу, хлопок мяча о ладонь и ослепительная улыбка отца, когда он протягивал ему этот драгоценный дар. Мяч до сих пор хранился у них дома, понемногу бурея на полочке в подвале.

Майрон выбрал баскетбол, а футбол предпочитал смотреть по телевизору. Теннис был игрой принцев, гольф – игрой королей. Бейсбол был сказкой. Детские впечатления быстро гаснут, но почти каждый мальчишка может вспомнить свой первый бейсбольный матч в высшей лиге. Майрон помнил, кто выиграл, какой был счет, кто подавал и отбивал. Но лучше всего он помнил отца. Запах его одеколона смешивался с общей атмосферой бейсбола: ароматом свежескошенной травы, летним воздухом, горячими хот-догами, пахучим поп-корном, пролитым пивом, засаленной бейсбольной перчаткой в кармане. Он помнил, как заходил в раздевалку к спортсменам, как Йэз бросал мячи, чтобы разогреть Петрочелли, как игроки потешались над новой рекламой «Нестле» с Фрэнком Говардом, как «звезды» мягко брали вторую базу и шли напролом к третьей.