Берни негромко крякнул, и пленка вновь зашуршала.
– Ты в курсе, что покойнички набирают вес? Я пару раз швырнул эту тушку еще живой – весила она не больше тряпичной куклы, зато теперь – господи Исусе, я старею!
Веревка, над которой трудился Джордж, распалась надвое, и его ноги освободились. Лодыжки остались связанными, но он уже не был скручен, словно индейка. Отчаянно хотелось разработать болевшие, онемелые мышцы ног, но Джордж не знал, куда смотрел Берни. Джордж запрокинул голову как можно дальше, но увидел лишь небо, по которому теперь плыли легкие облачка. Услышал всплеск – Кэти Аллер поглотила пучина. В лодке остались только он и Берни. Он понял, что перерезать веревку на лодыжках не удастся. Тогда он изогнул шею и оглянулся на место, где недавно лежала Лиана. У борта лодки высился рыболовный ящик, о котором она говорила. Рядом лежал ярко-красный спасательный жилет, и Джордж прикинул, не будет ли лучше схватить его, нырнуть и попытать счастья вплавь.
Сзади по палубе зашуршали туфли Берни. Джордж попытался сделать глубокий вдох, но в легкие попала лишь жалкая струйка воздуха. «Сейчас сдернет брезент, – подумал он, – увидит, как я разделался с веревкой, и мне придется действовать – броситься на него с ножом, который годится только для нью-йоркского стейка».
Позади него Берни издал горлом короткий вопросительный звук и сделал три шага к штурвалу. Джордж увидел, как он нагнулся, отпер бардачок и достал бинокль. Поднес его к глазам и уставился в даль. Джорджу выпал шанс.
Со всем проворством, на какое был способен, Джордж перекатился с бока на ладони и колени, затем оттолкнулся и метнулся к рыболовному ящику. Мышцы слушались плохо, словно он пролежал связанным дни, а не часы. Откинул крышку и вывалил содержимое ящика на палубу. Высыпались инструменты, рыболовные снасти и несколько скатов, а еще черный револьвер, завернутый в промасленную тряпицу. Схватив его правой рукой, Джордж перекатился обратно в сидячее положение. Берни по-прежнему спокойно стоял у штурвала с биноклем в руке. На его губах играла легкая недоуменная улыбка. Джордж наблюдал, как взгляд Берни переходил с его лица на револьвер и обратно.
– Он не заряжен, – сказал Берни.
– Точно?
Джордж взвел курок. Тот щелкнул, подавшись легче, чем он ожидал. Рука дрожала от страха и усталости, но ему было наплевать.
– Давай стреляй! – предложил Берни. – Он правда не заряжен. Взял бы лучше спасательный жилет и…
Джордж нажал на спуск. Небольшая отдача ударила в руку, пистолет издал резкий хлопок, похожий на взрыв шутихи. Берни уронил бинокль на палубу и поднес правую руку к шее. Послышался жуткий булькающий звук, и на атласную рубашку хлынул поток темной крови.
Берни зажал рану крепче, но кровь потекла меж пальцев, заливая руку. Он пошарил другой рукой, вцепился в спинку кресла-вертушки рулевого и сел, как разбитый ревматизмом старик.
Взгляд Берни был прикован к Джорджу. В его глазах не было ни страха, ни злости – лишь замешательство, будто он не понимал, с чего вдруг его шея протекла и в чем тут связь с револьвером, который так и держал в руке Джордж. Берни сгорбился в кресле, все еще лицом к Джорджу, и уронил на бедро окровавленную руку. Весь перед рубашки пропитался кровью, а сухое лицо стало мертвенно-бледным. Замешательство ушло из глаз. Его сменила пустота. Он был мертв.
Джордж отвернулся и окинул взором океан. Он ожидал увидеть на горизонте лодку или что-то еще, отвлекшее Берни, но обнаружил лишь горизонт, простиравшийся во все стороны. Ярдах в двадцати на лазурной волне качалась чайка, но это был единственный признак жизни.
Он закрыл глаза и попытался на миг от всего отключиться, чтобы осмыслить случившееся. Жаркое солнце жгло кожу, палуба накренилась. На границе сознания взыграли дремотные образы, и Джордж, на секунду забывшийся в грезах, чуть не заснул.
Когда он открыл глаза, ничего не изменилось. Он был на палубе лодки с разбросанным содержимым рыболовного ящика и предназначенным для него самого бетонным блоком. В руке подрагивал револьвер. Берни обмяк в рулевом кресле, которое ритмично покачивалось на мелкой морской волне.
Джордж вернулся в Мазер-колледж. Казалось, путешествие в Суитгам заняло целую вечность, но в действительности он очутился в общежитии меньше чем через неделю после отъезда. Соседу Кевину и всем, кто спрашивал, он сказал, что ездил на несколько дней домой, в Массачусетс, побыть с родителями. Никто в подробности не вдавался.
Лгать было совестно, но он сказал себе, что защищал Лиану.
Джордж решил, что Чалфент был прав. Сохранялась вероятность того, что Лиана вернется в колледж, чтобы найти его. Путь во Флориду ей заказан. Другой семьи не было. Куда еще податься? Джордж решил, что, если Лиана придет к нему, он поможет, чего бы это ни стоило. Может быть, попытается убедить ее сдаться, но если не выйдет, сделает все, чтобы ее не поймали. И чтобы увериться в том, что является не последним человеком в ее жизни.
В первом семестре Джордж мало с кем общался – в основном из-за Лианы, но во втором замкнулся еще больше. Он не бывал на пирушках, отказался от тусовок с ребятами на пятачке в конце коридора. В столовой часто ел в одиночестве, укрывшись за студенческой газетой. Так же в одиночестве переходил из аудитории в аудиторию, горбясь под зимней курткой и с неизменной сигаретой в зубах. Свободное время проводил в одной и той же библиотечной кабинке на цокольном этаже. Там было тихо даже по библиотечным стандартам; единственный звук – пощелкивание и шипение допотопного радиатора. Он занимался как проклятый, стремясь исправить неприглядные оценки за первый семестр. Он сознавал, что соседей-первокурсников, особенно Кевина, задевала его внезапная отчужденность. Хорошим оправданием была смерть Одри: все воспринимали его поведение как скорбь.
Зима выдалась лютой – такой не было полсотни лет; температура неделями держалась на минимуме. Потянулись короткие дни, стужа и тьма которых превращали поездку во Флориду и прошлый семестр в мираж, сновидение о другом мире. И все-таки каждый раз, когда в общаге, где он делил комнату с Кевином, звонил телефон, у Джорджа екало сердце при мысли, что это Лиана. Но она так и не объявилась.
В феврале, на каникулах, Джордж поехал домой. Мать слова не сказала о Лиане, но отец спросил, каково ему после печальных новостей. Он ответил, что худо-бедно справляется, и отец предложил ему виски с содовой – первый раз Джорджу дома проставили выпивку. Джордж согласился, и дальше они с отцом сидели и пили молча.
– Ну, как тебе?
– Наверное, вошел во вкус.
Отец рассмеялся, обнажив зубы, пожелтевшие от давнего пристрастия к трубке.
– Я думал, тебе привычнее имбирное пиво.
– Нет, нормуль. Начинает нравиться.
Потянулись студенческие будни. Дни стали дольше, потеплело. Джорджу недоставало неприметности, которую придавала ему зимняя куртка с капюшоном. Идя через кампус, он ловил на себе взгляды, что задерживались чуть дольше, чем нужно. Он знал, о чем думали люди: вот Джордж Фосс; его подружка покончила с собой на рождественских каникулах, и он теперь почти ни с кем не разговаривает, замкнулся в себе. Джорджу не было до этого почти никакого дела. Он был одинок, но мысль о том, что в один прекрасный день Лиана объявится или позвонит, питала его надежду.