В среду перед Днем благодарения все школы в нашем округе учились полдня, но я обещал миссис Моран, что останусь вымыть доски и убраться в нашей маленькой библиотеке, состоявшей из потрепанных книг. Когда я сообщил об этом маме, она рассеянно махнула рукой и сказала, чтобы я вернулся домой к ужину. Она ставила индейку в духовку, но я знал, что это не для нас: для семи человек индейка была слишком маленькой.
Как выяснилось, Кэти Палмер (истинная учительская любимица) тоже осталась помочь, и вместе мы управились всего за полчаса. Я подумал, не пойти ли домой к Элу или Билли поиграть в войну, но знал, что они заведут разговор об Ужасной проповеди и о том, как миссис Джейкобс убила себя и Морри, будучи в стельку пьяной. К тому времени этот слух уже воспринимался как достоверный факт. Я не хотел вести таких разговоров и потому направился домой. В тот не по сезону теплый день окна в доме были открыты, и я услышал, как спорили мама с сестрой.
– Почему я не могу пойти? – спрашивала Клэр. – Я хочу, чтобы он знал: в нашем глупом городе еще остались люди, которые по-прежнему на его стороне!
– Мы с отцом считаем, что дети должны держаться от него подальше, – ответила мама. Они были на кухне, и я остановился под окном.
– Я больше не ребенок, мама. Мне семнадцать лет!
– Извини, но в семнадцать лет ты все еще ребенок, и визит к нему молодой девушки будет выглядеть неприлично. Просто поверь мне на слово.
– А если пойдешь ты, то это нормально? Ведь тебя наверняка увидит Сплетница и за двадцать минут раззвонит об этом всем по телефону! Если ты собираешься пойти, возьми меня с собой!
– Я сказала нет, и это не обсуждается.
– Но он вернул Кону голос! – не сдавалась Клэр. – Как можно быть такой неблагодарной?
Повисла долгая пауза, а потом мама ответила:
– Вот поэтому я и собираюсь к нему пойти. Не для того, чтобы отнести угощение на завтра, а просто хочу показать, что мы благодарны, несмотря на все те ужасные слова, которые он говорил.
– Ты знаешь, почему он это говорил! Он только что потерял жену и сына и был не в себе!
– Я это знаю. – Теперь мама говорила тише, и мне приходилось напрягаться, чтобы услышать, потому что Клэр плакала. – Но это не меняет того, в какой шок он поверг людей. Он зашел слишком далеко. Слишком. Он уезжает на следующей неделе, и это к лучшему. Если знаешь, что увольнение неизбежно, лучше уволиться самому. Это позволяет сохранить немного самоуважения.
– Уволен дьяконами, полагаю, – почти с издевкой произнесла Клэр. – А это значит, папой тоже.
– У твоего отца не было выбора. Если ты не ребенок, то должна понимать и пожалеть его хоть немного. Это разрывает Дику сердце.
– Что ж, ступай, – сказала Клэр. – Посмотришь, смогут ли несколько кусочков индейки и сладкий картофель компенсировать то, как с ним обращаются. Бьюсь об заклад, он даже к ним не притронется.
– Клэр… медвежонок…
– Не называй меня так! – крикнула сестра, и я услышал, как она бросилась к лестнице. Немного подуется и поплачет у себя в спальне, а потом успокоится, как уже было пару лет назад, когда мама сказала, что в пятнадцать лет девушка еще слишком молода, чтобы ехать с Донни Кантуэллом в кинотеатр под открытым небом.
Я решил ретироваться на задний двор и дождаться ухода мамы. Качался на покрышке, не особо скрываясь, но и не привлекая к себе внимания. Через десять минут я услышал, как хлопнула входная дверь. Выглянул из-за угла дома и увидел на дороге маму с закрытым фольгой подносом. Фольга сверкала на солнце. Потом я вошел в дом, поднялся по лестнице и постучал в дверь комнаты сестры, украшенную большим постером с Бобом Диланом.
– Клэр?
– Уходи! – крикнула она. – Я не хочу с тобой разговаривать! – Поставила пластинку «Yardbirds» и включила проигрыватель на полную громкость.
Мама вернулась примерно через час – довольно долгий визит для простой передачи угощения, – и хотя мы с Терри уже были в гостиной и смотрели телевизор, воюя за лучшее место на стареньком диване (в самой середине, где пружины не впивались в зад), она, казалось, нас не замечала. Кон наверху играл на гитаре, которую ему подарили на день рождения. И пел.
* * *
Провести службу в воскресенье после Дня благодарения прислали Дэвида Томаса из Гейтс-Фоллз. Церковь снова заполнилась до отказа, возможно, потому, что людям было интересно, не появится ли преподобный Джейкобс, чтобы сказать еще пару-другую ужасных вещей. Но он не появился. Не сомневаюсь, что, если бы он это сделал, его бы немедленно заставили замолчать, а то и вытолкали из церкви. Янки относятся к религии серьезно.
На следующий день, в понедельник, я вернулся домой из школы не шагом, как обычно, а пробежал всю четверть мили бегом. У меня возник план, и я хотел оказаться дома до появления школьного автобуса. Увидев Кона, я схватил его и затащил на задний двор.
– Какая муха тебя укусила? – спросил он.
– Ты должен пойти со мной в дом священника, – ответил я. – Преподобный Джейкобс скоро уезжает, может, даже завтра, и нам надо с ним увидеться до отъезда. Мы должны ему сказать, что по-прежнему любим его.
Кон отстранился от меня и даже отряхнул спереди свою футболку в стиле «Лиги плюща», словно боялся, что я оставил на ней заразу.
– Ты спятил? Я не пойду. Он сказал, что никакого Бога нет.
– Но он вылечил тебя электричеством и вернул тебе голос.
Кон неуверенно пожал плечами:
– Он бы все равно вернулся. Так сказал доктор Рено.
– Он сказал, что через неделю или две. И это было в феврале. А в апреле ты по-прежнему не мог говорить. Два месяца спустя.
– И что? Просто немного затянулось, вот и все.
Я не верил своим ушам.
– Ты что, сдрейфил?
– Еще раз так скажешь, и я тебе врежу!
– Неужели так трудно хотя бы поблагодарить?
Он залился краской и уставился на меня, поджав губы.
– Мы не должны с ним встречаться. Так сказали родители. Он сумасшедший, а может, и пьяница, как его жена.
Я лишился дара речи. К глазам подступили слезы, но не от горя, а от ярости.
– И потом, – добавил Кон, – мне надо натаскать дров, иначе попадет. Так что заткнись, Джейми.
С этими словами он ушел. Мой брат, ставший одним из самых известных астрономов мира – в 2011 году он открыл четвертого двойника Земли, планету, на которой может быть жизнь, – ушел, оставив меня одного. И больше никогда не упоминал о Чарлзе Джейкобсе.
На следующий день, во вторник, я снова побежал к шоссе, как только нас отпустили из школы. Но бежал я не домой.
Возле дома священника стоял новый автомобиль. Вообще-то не совсем новый – «форд-фэйрлейн» 1958 года, с ржавыми порожками и треснутым боковым стеклом. Крышка багажника была поднята, и, заглянув туда, я увидел два чемодана и громоздкое устройство, которое преподобный Джейкобс показывал нам на одном из вечерних четверговых заседаний БММ, – осциллограф. Сам Джейкобс находился в сарае-мастерской. Оттуда доносился шум.