– Надеюсь, – улыбнулась Настя. – А журнал в архиве?
– Нет, у меня. Эти журналы живут подолгу, у нас же смертность невысокая, да и обитателей немного, одного журнала на несколько лет хватает. Сейчас посмотрим.
Пока начмед извлекала из сейфа толстый журнал, в кабинет принесли личное дело Дмитрия Голикова.
– Вот, нашла. – Палец начмеда остановился на одной из строчек. – Справку у нас получал Ворожец Петр Сергеевич.
Добрый искренний Петя Ворожец… Сам поехал, никому не поручил. Навещал старого друга, даже похоронами озаботился. Родственником назвался, чтобы разрешили тело забрать без лишних вопросов. Настя по опыту знала, что в таких случаях никто ничего особо не проверяет. Интересно, остальные двое, Смелков и Баев, знали, что он сюда приезжает? Сами не снизошли, но Петеньку вроде как делегировали «от лица всего коллектива»… Но почему только в последнее время? А раньше? Не знали, что он в интернате? Или что?
– Какова причина смерти?
Начмед извлекла из папки личного дела медицинскую карту, быстро пролистала.
– Острая сердечная недостаточность.
– Без всяких сомнений?
– Без всяких сомнений. Голиков много лет страдал миокардиодистрофией, ну и полиорганная недостаточность имела место. У него в анамнезе алкоголизация с четырнадцати лет. Этот его родственник тоже не сомневался, никаким криминалом там и не пахло. Вот, смотрите, в медкарте есть заявление Ворожца о том, что он просит выдать ему тело для захоронения без патологоанатомического исследования, потому что претензий к лечению не имеет и в диагнозе не сомневается. Когда диагноз доказан, вскрытие проводить не обязательно. А в случае с Голиковым диагноз полностью доказан, в медкарте есть все выписки из больницы, куда его несколько раз госпитализировали. А что, этот Ворожец и правда такой страшный преступник? Они с Голиковым сидели вместе? То есть он наврал, что родственник? – с беспокойством спросила начмед.
– Нет, – удрученно ответила Настя. – Петр Сергеевич Ворожец – уважаемый человек, бизнесмен. С Голиковым вместе никогда не сидел. Они с детства дружили. Он вас действительно обманул, но ничего плохого не хотел. Просто мне не повезло. Он не тот, кто мне нужен.
Значит, Дмитрий Голиков «писал докторскую диссертацию об Отечественной войне 1812 года»… Можно ли из этого сделать вывод, что он вел какие-то записи? Это может оказаться простым набором слов или полудетскими рисунками, но все равно, каким бы искаженным ни был микрокосмос больного, вряд ли в нем глагол «писать» означает «гулять». И Анастасия Каменская снова вернулась в общежитие. На этот раз ее интересовали санитарки. Но оказалось, впрочем, как и почти всюду, что санитарок не хватает и уже много лет уборку в помещениях производят сами больные. Те, что более или менее сохранны. И им даже начисляют за это какую-то зарплату.
Катя, крупная высокая женщина неопределенного возраста с гладким неподвижным лицом и слегка раскосыми глазами, утвердительно кивнула, когда ее спросили, помнит ли она Дмитрия Голикова, и произнесла невыразительным голосом:
– Дима.
– Ты убирала в комнате, где он жил?
Снова кивок.
– Катя убирала. Чисто.
– У него были какие-нибудь бумаги? Тетрадки, блокноты? Он записывал что-нибудь?
– Коробочка. Дима играл в коробочку.
– Какая коробочка?
– Коробочка. Красивая.
– А бумаги? Были бумаги?
– Нет. Не знаю. Коробочка.
– Помнишь, как Дима умер?
И снова кивок.
– Упал. Больно.
– Ты его вещи собрала?
– Да. Катя убирала. Чисто.
– И куда отнесла? Где они теперь?
– Он забрал.
– Кто?
– Он забрал. Диму хоронить. Дима хороший. И он хороший. Дал мне конфеты. Много.
– Катя, вспомни, пожалуйста, что он забрал. Что там было? Папки? Пакеты? Книги? Какие вещи были у Димы?
– Коробочка.
– Покажешь мне комнату, где жил Дима?
Катя молча кивнула и зашагала на второй этаж. Здание давно нуждалось в ремонте, стены зияли прорехами отвалившейся штукатурки, ступени лестницы стерты так, что Насте приходилось постоянно смотреть под ноги, чтобы не оступиться. Навстречу им по коридору шла медсестра, с которой Настя уже разговаривала. Вероятно, она решила, что не полностью отработала содержимое конверта, потому что сразу остановилась и с готовностью спросила:
– Вам еще чем-то помочь?
– Я хотела узнать, не вел ли Голиков какие-нибудь записи? Может быть, в этих записях есть что-то касающееся того человека, который меня интересует. Вы сказали, он считал, что ведет научную работу, пишет диссертацию…
Девушка отрицательно покачала головой:
– Я ничего такого не видела. При мне ни разу не было, чтобы он что-то записывал. Он просто сидел на койке и смотрел в стену или в окно. Или в коробочку играл. У него была коробочка, небольшая такая, и в ней какие-то мелочи. Вот он их рассматривал, вынимал, ощупывал, раскладывал на койке, потом снова собирал и коробочку прятал. Больше я ничего у Голикова не видела.
Значит, коробочка действительно была… Но как-то это мало похоже на тайну, ради сохранения которой могли убить шеф-редактора телепрограммы Милюкову. Хотя если в ней было что-то ценное…
– Не припомните, какие именно мелочи были в коробочке? – с надеждой спросила Настя у медсестры.
– Да что-то совсем ерундовое. Пластмассовая заколка с каким-то цветком, фотография маленькая, еще что-то такое же… Наверное, на дороге подбирал, когда гулять выходил, складывал и играл в это.
– То есть не драгоценности, не ювелирные украшения?
– Да вы что! – Глаза медсестры округлились. – Мы бы сразу заметили. Если у человека есть драгоценности, они обычно хранятся у администрации. Нет, конечно, бывает, что больные не хотят сдавать ценные вещи на хранение, у нас и шкафчики специальные есть, где можно держать свое имущество. Но в любом случае мы всегда знаем, что у кого имеется. Вы же понимаете, за этим следить надо, а вдруг нож или еще что-то опасное?
Опять мимо. Ну ладно. Навещавший Голикова профессор Тарасевич – это уже немало. Можно возвращаться. Если Витя Егоров заинтересуется информацией о коробочке, он может сам приехать сюда и попытаться поспрашивать тех, кто жил с Голиковым в одной комнате. Именно попытаться, ибо полагаться на информацию, полученную у психически нездорового человека, вряд ли разумно. Если, конечно, эту информацию еще удастся получить, что само по себе под большим вопросом.
В самом деле, что могло связывать доктора наук, профессора Тарасевича с психически больным насильником и убийцей? Тарасевич, как рассказывал зверовод Леонид Иванович, был близок с ветеринарным врачом, которого в прошлом году нашли убитым. Это можно понять. Люди вместе работают, у них общие интересы, и практические, и научные. Но Тарасевич и Голиков… Не вяжется.