– Леклерк так вульгарен! Да, я вынужден признать, что считаю его вульгарным. Он почему-то продолжает думать, что мы соперничаем друг с другом. Хотя как я могу конкурировать с его странной милицией? Они же рыщут по Европе в поисках любых передвижных прачечных. И после этого он боится, что я хочу его поглотить!
– А разве не хотите? Зачем же тогда вы аннулировали тот паспорт?
– И все же, что за глупец! Недалекий и вульгарный человек. И как только может Холдейн работать у него?
– Просто у него когда-то была совесть. И, как и нам всем, ему приходится с этим уживаться.
– Уж не шпилька ли это в мой адрес?
– Чего хочет от нас министерство? – уклонился от ответа Смайли.
Шеф взял со стола пачку бумаг и потряс ими в воздухе.
– Вы видели, что пришло из Берлина?
– Да, прислали час назад. Американцы перехватили передачу и отследили ее. Группы по четыре. Примитивная буквенная кодировка. Они утверждают, что радист находится в районе Калькштадта.
– Это еще где?
– К югу от Ростока. Передача велась шесть минут на одной и той же частоте. Они говорят, что поначалу даже приняли это за шалости какого-то радиолюбителя. Передатчик еще военного образца. Вот они и прислали запрос: не имеем ли мы к этому отношения?
– И что вы ответили? – быстро спросил Шеф.
– Что не имеем, разумеется.
– И правильно сделали. Боже милостивый!
– Вы не кажетесь чересчур озабоченным, – заметил Смайли.
Шеф, казалось, унесся мыслями куда-то в далекое прошлое.
– Мне доложили, что Леклерк сейчас в Любеке. Вот действительно прекрасный город. Я обожаю Любек. Министерство хочет, чтобы мы отправили вас туда немедленно. Я заверил, что вы уже в пути. Встретитесь с ними там. – И он добавил уже очень серьезно: – У вас нет выхода, Джордж. Вы обязаны поехать туда. Мы сваляли большого дурака. Все восточногерманские газеты уже трубят об этом. О предстоящей мирной конференции и саботаже с нашей стороны. – Он кивнул в сторону телефонов. – И министерство вне себя. Господи, как же мне надоели эти чиновничьи морды!
Смайли наблюдал за ним с откровенным скептицизмом.
– Мы имели возможность остановить их, – сказал он. – У нас было для этого достаточно информации.
– Конечно, могли, – без тени смущения признал Шеф. – А знаете, почему мы не сделали этого? Из чистого и самого дурацкого христианского милосердия. Мы решили позволить им немного поиграть в войну, если им того хотелось. Но вам пора в дорогу. И, Смайли…
– Да? Что такое?
– Обойдитесь с ними помягче. – А потом добавил своим капризным тоном: – И все равно, я ревную их к Любеку. Там есть этот ресторан. Не помню названия. Ну, в нем еще любил бывать Томас Манн. Такой интересный.
– Ничего подобного там не происходило, – усмехнулся Смайли. – В ресторан, который вы имеете в виду, угодила бомба. И Томас Манн туда не заглядывал ни разу.
Но Смайли не ушел и после этого.
– У меня остались вопросы, – сказал он. – Вы мне так и не расскажите всего, верно? Но вопросов осталось много.
На Шефа в этот момент он даже не смотрел.
– Что на вас нашло, мой дорогой Джордж?
– Мы все отдали им на откуп и якобы даже помогли. С просроченным паспортом… С курьерской службой, которая бы им заведомо не понадобилась… С антикварной рацией… С документами, с данными о положении на границе… А кто подсказал Берлину прослушивать эфир и даже подбросил нужные частоты? Мы ведь сами снабдили Леклерка кристаллами, верно? Это тоже были акты христианского милосердия? Самого чистого и дурацкого милосердия?
Шеф был в шоке.
– На что это вы намекаете? Какое подлое коварство! Ни один нормальный человек не способен пасть так низко!
Смайли надевал пальто.
– Доброй вам ночи, Джордж, – сказал Шеф, а потом вдруг продолжил порывисто, словно охваченный эмоциями: – Доброго пути. Вот только не забывайте о разнице между нашими службами. Мы нужны отечеству! И не моя вина, что они никак не хотят признать поражение и сгинуть.
* * *
Наступал рассвет, но Лейсер не спал. Он хотел принять душ, но не осмеливался выйти в коридор. Он вообще не решался двигаться. Если его уже разыскивали, он знал, что не должен дергаться. Ему следовало уйти из общежития тихо, а не бежать из него сломя голову еще до восхода солнца. Никогда не беги, учили его, двигайся, слившись с общим потоком. Растворись в толпе. Он сможет уйти в шесть. Это было разумное время. Он потер подбородок ладонью, почувствовав острую грубую щетину.
Он был голоден и не знал, что делать дальше, но бежать не собирался.
Лейсер повернулся на постели, вытащил из-за пояса нож и поднес его к глазам. Его трясло мелкой дрожью. Лоб жгло, как в приступе начинавшейся лихорадки. Он смотрел на нож и вспоминал, как легко и непринужденно они обсуждали его: большой палец сверху, лезвие параллельно земле, предплечье напряжено. «Уходите, – сказал ему старик. – Вы либо плохой, либо хороший человек. И то и другое опасно». Как ему следовало держать нож, когда люди разговаривали с ним подобным образом? Так же, как когда он всадил его в того паренька?
Шесть часов. Он поднялся с кровати. В ногах ощущались тяжесть и напряжение. Плечи до сих пор болели от лямок рюкзака. Он заметил, что его одежда пропахла сосновой хвоей и заплесневелыми листьями, соскреб высохшую грязь с брюк и надел другую пару ботинок – с виду совершенно новую.
Потом он спустился вниз и стал разыскивать того, с кем следовало расплатиться. Новые башмаки поскрипывали на ходу. В холле сидела только старуха, перекладывавшая чечевицу из одной банки в другую и разговаривавшая со своим котом.
– Сколько с меня причитается?
– Нужно заполнить бланк, – сказала она зло. – Это первое, что с вас причиталось. Сразу по заселении.
– Уж простите меня, забыл.
Она оглядела его, бормоча ругательства, но не повышая голоса.
– Вы разве не знаете, что это запрещено – останавливаться на ночлег в городе и не регистрироваться в полицейском участке? – Она только сейчас заметила его новенькие ботинки. – Или вы такой богатый, что для вас правила не писаны?
– Простите меня, – повторил Лейсер. – Дайте мне бланк, и я заполню его сейчас. Я вовсе не богат.
Женщина замолчала, снова занявшись своей чечевицей.
– Откуда вы? – спросила она затем.
– С востока, – ответил Лейсер, хотя хотел сказать, что он с юга, из Магдебурга, или с запада, из Уильмсдорфа.
– Вам надо было отметиться вчера вечером, а теперь уже поздно.
– Сколько мне заплатить?
– И заплатить вы не можете, – ответила пожилая женщина. – Теперь уже не важно. Вы же не заполнили бланк. Интересно, что бы вы сказали, если бы вас поймали?