Лиз преувеличенно громко вздохнула, как часто делают люди, которых что-то глубоко волнует, оставшись в одиночестве. Что ж, ей предлагали поехать за границу, причем бесплатно. И поездка обещала стать интересной. Она еще ни разу не бывала за рубежом и уж точно не смогла бы себе позволить такой вояж за свой счет. Наверное, будет занятно. Правда, у нее сформировалось несколько неоднозначное отношение к немцам, и следовало это признать. Она знала (это ей втолковывали непрестанно), что Западная Германия – это милитаристское, реваншистское государство, в то время как ГДР была страной миролюбивой и демократической. Но она отказывалась верить, что все хорошие немцы жили по одну сторону границы, а все плохие по другую. И те, кто убил когда-то ее отца, не обязательно сейчас находились на «плохой» стороне. Быть может, поэтому партия и избрала ее для такого визита – великодушно предоставила возможность примирения? Вероятно, об этом думал Эйш, когда задавал все те многочисленные вопросы? Ну конечно – вот и объяснение. И Лиз внезапно овладело чувство тепла и благодарности к партии. Это были разумные люди, и ей следовало гордиться принадлежностью к их организации. Она подошла к письменному столу, выдвинула ящик и достала потертый школьный ранец, в котором теперь хранила бланки своей ячейки и марки членских взносов. Вставив чистый бланк в старенький «Ундервуд» – ей прислали его из района, когда узнали, что она умеет печатать; некоторые буквы западали, но в остальном машинка еще работала неплохо, – Лиз приготовила ответ с благодарностью за приглашение и подтверждением, что принимает его. Все-таки Центр не мог не вызывать уважения, исповедуя строгость, но и справедливость, разборчивость, но и объективность. Там собрались хорошие, добрые люди, которые боролись за мир. Закрывая ящик, она заметила в углу визитную карточку Смайли.
Лиз вспомнила этого низкорослого мужчину с серьезным, немного помятым лицом. Как он стоял в дверях ее комнаты и спрашивал: «В партии знают о ваших отношениях с Алеком?» Глупость какая! Ну и ладно. Можно выбросить все эти мысли из головы.
Всю обратную часть пути Фидлер и Лимас ехали молча. В сгустившихся сумерках среди черноты холмов мерещились провалы пещер, последние проглядывавшие в темноте лучики света напоминали прожекторы кораблей, ушедших далеко в море.
Фидлер припарковал машину под навесом рядом с домом, и они вместе направились к входной двери. Когда они уже собирались войти, со стороны деревьев донесся крик, а потом кто-то окликнул Фидлера по имени. Они повернулись, и Лимас в полумраке различил в двадцати ярдах от них троих мужчин, которые явно ждали, чтобы Фидлер подошел к ним.
– Что вы хотите? – спросил он.
– Нам надо с вами поговорить. Мы прибыли из Берлина.
Фидлер в замешательстве колебался.
– Куда подевались мои чертовы охранники? – тихо спросил он Лимаса. – Они должны прикрывать вход в дом.
Лимас только пожал плечами.
– И почему в прихожей не горит свет? – снова поинтересовался Фидлер, а потом все еще неуверенной походкой медленно направился к ожидавшим мужчинам.
Лимас выждал несколько мгновений, но, ничего больше не услышав, прошел через затемненный дом во флигель позади него. Это был унылый барак, явно построенный значительно позже, чем все остальное, укрытый с трех сторон посадками молодых сосен. Пристройку поделили на три смежные спальни, какой-либо коридор отсутствовал. Центральное помещение отвели для Лимаса, а соседняя комната ближе к главному зданию предназначалась для двух охранников. Лимас так и не узнал, обитал ли кто-нибудь в третьей спальне. Лишь однажды он попытался открыть дверь, которая вела туда из его комнаты, но она оказалась заперта. О том, что там тоже была спальня, он выведал совершенно случайно, сумев заглянуть в щель между кружевными занавесками, когда вышел как-то утром на прогулку. Оба охранника, которые непременно следовали за ним повсюду на дистанции ярдов в пятьдесят, еще не успели обогнуть угол, а Лимасу хватило нескольких секунд, чтобы всмотреться внутрь сквозь окно. Там стояли аккуратно застеленная односпальная кровать и маленький письменный стол, на котором лежали газеты. Он предположил, что с чисто немецкой тщательностью наблюдение за ним организовали и оттуда тоже. Но Лимас был старым волком разведки, и не следовало тревожиться из-за чрезмерно усердной слежки. В Берлине она стала для него привычным фактором повседневной жизни – и если не замечать ее, то тем хуже. Это значило одно из двух: либо наблюдение сделалось более искусным, либо ты начал терять нюх. Обычно, потому что он прошел хорошую школу, был бдителен и наделен недюжинной памятью – короче, потому что он хорошо овладел азами профессии, ему всегда удавалось распознавать «хвост». Ему скоро становились понятны системы расположения агентов, которые предпочитала та или иная группа слежения, все их хитрости и слабости, самые мелкие просчеты, выдававшие их присутствие. Сама по себе слежка для Лимаса ничего не значила, но когда он вошел в проем двери, соединявшей дом с пристройкой, и задержался в комнате охранников, то отчетливо понял: здесь что-то не так.
Освещение во флигеле регулировалось централизованно с какого-то пульта. Лампы включала и выключала чья-то невидимая рука. Утром его часто будила внезапная вспышка единственной, но яркой лампочки над головой. По вечерам торопила улечься в постель навязанная извне темнота. Было только девять часов, когда он вошел в пристройку, а электричество уже отсутствовало. Обычно его вырубали не раньше одиннадцати, но сейчас не горело ни огонька, а шторы на окнах задернули плотнее. Смежную дверь Лимас оставил открытой, чтобы хотя бы сумрачный свет из прихожей проникал в комнату охраны, но он был так скуден, что разглядеть ему удалось только две пустые сейчас кровати. Пока он стоял, осматривая комнату и удивляясь, почему в ней никого нет, дверь у него за спиной закрылась. Возможно, от сквозняка, но Лимас даже не попытался снова открыть ее. Теперь его окружал полнейший мрак. Причем дверь закрылась бесшумно, и вслед за этим тоже не донеслось каких-либо звуков – ни стука, ни шагов. Лимасу, чьи инстинкты моментально включились в режим боевой готовности, это показалось похожим на момент, когда в кинотеатре при просмотре фильма внезапно отключается звуковая дорожка. Потом он почуял запах дыма сигары. Возможно, он висел в воздухе с самого начала, но заметил он его только сейчас. Как у слепого, в темноте у него сразу же обострились обоняние и осязание.
В кармане лежали спички, но он пока ими не пользовался. Сделав шаг в сторону, уперся спиной в стену и замер в полной неподвижности. Насколько Лимас понимал ситуацию, они теперь дожидались, чтобы он перебрался из комнаты охраны в свою спальню, что только укрепило его решимость оставаться на месте. Затем со стороны дома, откуда пришел он сам, отчетливо донеслись шаги. Закрывшуюся дверь кто-то проверил снаружи, защелка замка провернулась и осталась в незапертом положении. Лимас не двигался. Слишком рано. Он оставался пленником в пристройке и пока не различал перед собой цели. Очень медленно Лимас присел на корточки, одновременно вложив руку в боковой карман пиджака. Он не просто сохранял спокойствие – его почти радовала перспектива начала реальных действий, но при этом мысли и воспоминания проносились в сознании с молниеносной скоростью. «Почти всегда у тебя под рукой окажется оружие: пепельница, пара монет, авторучка – что угодно, но ударное, колющее или режущее». Излюбленная фраза безобидного с виду маленького сержанта-валлийца из тренировочного лагеря в окрестностях Оксфорда во время войны. «Никогда не пускай в ход обе руки сразу. Ни с ножом, ни с дубинкой, ни с пистолетом. Левая всегда должна быть свободна и лежать поперек твоего живота. Если нет вообще ничего, чем можно нанести врагу удар, разведи руки чуть в стороны, а большие пальцы выставь вверх и предельно напряги». Взяв коробок спичек в правую руку, он раздавил его, чтобы небольшие, но острые кусочки фанеровки торчали между пальцами. Покончив с этим, Лимас двинулся вдоль стены, пока ногой не уперся в стул, который, как он знал, стоял в самом углу. Уже не обращая внимания на шум, который производил теперь сам, он вытолкнул стул в центр комнаты. Потом, взяв стул за точку отсчета, сделал нужное число шагов в угол, где сходились две стены комнаты. И в этот самый момент он услышал, как резко распахнулась дверь его спальни. Лимас тщетно пытался разглядеть очертания фигуры, которая должна была показаться на пороге, потому что в его комнате тоже царила кромешная тьма. Его со всех сторон окружал непроницаемый мрак. Рвануться вперед, чтобы напасть, он не осмеливался, потому что центр комнаты теперь перегораживал стул, хотя в этом заключалось его небольшое тактическое преимущество – он знал, что стул там, а они нет. Ему нужно было, чтобы они попытались атаковать его сейчас же. Нельзя позволить им дождаться, чтобы их партнер в доме добрался до главного выключателя и дал свет.