– Вот то-то и оно, – кивнул Франц. – Не война, а балаган какой-то. Но ничего, привыкнешь.
В то же время в Вашингтоне
– Очень интересно, – Рузвельт отложил листок с докладом в сторону. – Что сами думаете?
– Полагаю, что Москва пытается нам намекнуть…
– Мне это и так ясно! Болван! – чуть разозлился Рузвельт. – Какие последствия? Ведь мы не единственные читатели этого доклада.
– Никто в Центральной Америке на это не пойдет, – уверенно произнес мистер Уоллес. – Мы ведь рядом, а кто их поддержит?
– Вообще-то, мистер Уоллес, мы сейчас находимся в состоянии войны и пока что терпим поражение за поражением. Вчера пришло подтверждение головотяпства наших летчиков. Кто их вообще догадался отправить туда при такой хреновой видимости? В итоге можно констатировать: первых со стороны Атлантики шлюзов больше нет. А заодно и разворочен весь берег рядом с ними.
– Это не так страшно, мистер президент, – вкрадчиво произнес мистер Уоллес. – В конце концов теперь мы будем уверены в том, что неожиданных гостей на Восточном побережье нам ждать не стоит.
– А японцам на Западном. – Зло толкнул в сторону начальника разведки листок телеграммы. – Читайте. Эти проклятые макаки все-таки начали беспокоить наше Западное побережье. И авиация не спасает. Они топят и угоняют наш гражданский флот, действуя подводными лодками и эсминцами. Кроме того, стало известно, что на Аляске также высадился японский десант. Небольшой, но все-таки. Так что, мистер Уоллес, меня не волнует как, но вы должны точно выяснить, что русские будут делать, а что нет. Вы меня поняли?
– Да, сэр, – кивнул начальник разведки с весьма кислым лицом.
28 апреля 1942 года. Москва. Ставка
– Какие из этого вы сделали выводы? – тихо произнес Сталин.
– По всей видимости, наступление саботируется, – несколько неуверенно отметил Василевский. – Мы полагаем, что у немцев появились очень серьезные внутренние проблемы.
– У нас тоже есть аналогичные подозрения, – подтвердил Слуцкий. – Активность СС и СД последние дни очень высока. Генералитет совершенно задергали допросами. Совершенно не дают работать. Кое-кто под арестом. И это, естественно, приводит только к ухудшению ситуации. Во-первых, серьезно саботируется штабная и административная работа по Вермахту. Во-вторых, стремительно растет недовольство политической властью, особенно в среде офицеров и унтеров. Конечно, встречаются карьеристы, которые стараются воспользоваться сложившимся положением, но у них что-то получается только в тылу, да и то не всегда и не у всех. На фронте таких «кадров» при первой возможности свои же стреляют.
– Но это на фронте. А в тылу? – спросил Тухачевский.
– Очень сложные взаимоотношения. Они становятся практически изгоями, которым никто старается не только не помогать, но и не общаться без особенной нужды. Не все это выдерживают. Кроме того, если уж всплывает какое-нибудь нарушение или проступок, никто покрывать подобное не станет. Так что карьеристов в тылу тоже немного. Съедают.
– Вы полагаете, что подобная ситуация – следствие наших подарков?
– Да, товарищ Сталин, – кивнул Слуцкий вместо Берии. – Мы отслеживаем активность группы Гальдера. Их деятельность стала особенно бурной после того, как к ним присоединился Шпеер.
– И что, контрразведка ничего не делает? Неужели их еще не вскрыли?
– По нашим сведениям, руководитель Гестапо Мюллер, известный своей независимостью, почувствовал, куда ветер дует, и прикладывает все усилия к тому, чтобы работа его ведомства не вредила группе Гальдера.
– Мюллер? – удивился Сталин. – Очень странно.
– Ничего странного, товарищ Сталин, – начал Слуцкий. – Его только в тридцать девятом году смогли буквально силком заставить вступить в партию. Очень честолюбив. Профессионал экстра-класса. Держится предельно независимо. Политических предпочтений не имеет. В поддержке товарищей по партии замечен не был. Грубо говоря, его нынешнее положение продиктовано исключительно его личными качествами и навыками, так как в противном случае его бы никто в руководстве Рейха не терпел.
– Да, – кивнул Берия. – Я читал характеристики на него. Одна другой краше. С такими рекомендациями только в лагеря смерти отправлять. Но терпят. Слишком уж хорош.
– Очень интересно, – задумался Тухачевский. – Вы пробовали устанавливать с ним контакт?
– Нет. Это пока преждевременно.
– Почему?
– Мы хотим, чтобы он открыто проявил лояльность группе Гальдера, а не пытался балансировать как циркач на канате. Мюллер должен однозначно выбрать сторону, потому что никто не знает, что и зачем он делает. Очевидно только одно – он сам по себе, Рейх – сам по себе.
– Но ведь нам с ним не по пути, – отметил Василевский. – Насколько я понимаю замысел, группа, поднявшая восстание, станет нашими союзниками. И как мы сможем работать с Мюллером после всего того, что он сделал?
– Он профессионал, – тихо произнес Тухачевский. – Наверное, самый лучший специалист во всей Европе, если не в мире.
– И что?
– Мы будем разбрасываться такими специалистами, особенно имеющими огромный опыт работы по Западной Европе?
– Но сможем ли мы ему доверять? – спросил Сталин, лукаво улыбаясь одними глазами.
– Он профессионал, который высоко ценит свою жизнь, – улыбнулся Тухачевский. – У нас уже сейчас, как я полагаю, достаточно материалов как для Великобритании, так и США. Обнародуй их, и в тех странах максимум, что его ждет, – жизнь под стражей. Пожизненное заключение. Куда ему бежать? В глухую провинцию? Пример Канариса вряд ли заставит его так рисковать. Но кроме кнута у нас есть и пряник – возможность профессионального роста и серьезное положение. Не забывайте, Мюллер очень амбициозен и политически не окрашен. Ему что левые, что правые – без разницы. Да, личность не самая приятная, но как специалист он будет полезен.
– С таким подходом нам большую часть руководства Рейха нужно перетягивать к себе, – скривился Василевский. – Ведь никто не будет скрывать того факта, что они профессионалы высокого уровня.
– А вы хотите пустить их под нож? – мило улыбнулся Тухачевский. – Экий вы кровожадный.
– Но ведь…
– Вы понимаете, чем это грозит? – перебил Василевского Михаил Николаевич. – Вот мы победили государство, а потом взяли и вырезали всю его элиту или иным образом репрессировали. Как к нам будут относиться элиты иных стран? Прямо просто тянуть ручки, стремясь лобызать нас в десны? А вот если после победы мы прибьем только самых непримиримых, а с другими сможем договориться, то они увидят шанс. Свой, личный, персональный шанс. Война на истребление – не очень хорошая затея. Ведь даже мышь, загнанная в угол, становится опасной, а тут совсем не мыши. Нам нужно меньше размахивать револьвером, мы же в конце концов не бандиты с большой дороги.