– Может, и нет, – вымолвил Совун. – Взгляните.

Перед ними лежал мертвый сержант Бенедиктов. Пастух смотрел на него, пытаясь найти этому объяснение. В его ухе все еще стоял свист от выстрела Корнеева.

– Это подчиненный Васильченко, – сказал Совун. – Прямой след к подполковнику. Все, что теперь у нас есть. Он – единственная улика. Надо добраться до Васильченко, немедленно.

– Да, – кивнул Пастух. – Слушай, я… спасибо, что помог мне.

– Нет, – Совун взял руку полковника и вложил в нее пистолет, – вам спасибо. Вы спасли мне жизнь.

– Что? – не понял командир.

Совун смотрел на него ясным взглядом, по которому ни один психолог мира не смог бы сказать, что этот человек только что убил другого – вероятно, впервые в жизни.

– Нам нельзя применять оружие, – сказал Совун. – Вам – можно. Если станет известно, что вы опоздали с операцией, позволили документам сгореть, одному из своих людей – погибнуть, а сержанту Бенедиктову – разоружить себя, то ничего хорошего не будет. Вы пойдете под трибунал, а я сяду в тюрьму на всю жизнь за несанкционированный выстрел, повлекший смерть единственного подозреваемого.

– Но…

– Все было не так. Это я сразился с Бенедиктовым, не имея огнестрела, а вы меня спасли выстрелом из своего оружия. Этот факт заставит посмотреть на все остальное под другим углом. Для всех вы станете героем. Вы получите поощрение, полковник. Завершение вопроса с хищением оружия станет венцом вашего текущего жизненного этапа.

Пастух медленно зачехлил оружие. Ствол «Макарова» был слишком горячим.

– Уходим, – сказал он. – Возвращаемся к машине и на полигон. Оставьте Салата здесь. Все равно утром тут будет половина города.

* * *

Добравшись до своего кабинета, Пастух заперся на замок и, не снимая пропахшего дымом и смертью костюма, рухнул на диван. Полежав несколько минут, он дотянулся до шкафчика, вытащил таблетку валидола и положил под язык.

Зазвонил телефон. Пастух продолжал сидеть, не обращая внимания. Телефон никак не умолкал. Спустя минуту его нервы не выдержали, он подошел к столу и снял трубку.

– Алло, – сказал он, гадая, кто мог ему звонить на работу среди ночи.

– Полковник Рябов? – возбужденно произнес чей-то голос.

– Да. Кто спрашивает?

– Это из штаба генерала Соколова. Простите, мы искали вас дома, но не нашли…

– Я был тут, – сказал Пастух, прикидывая, сколько путей отхода себе оставил генерал, который велел звонить Рябову на квартиру, прекрасно зная, что его там нет. – Что случилось?

– Подполковник Васильченко.

– А что с ним?

– Его нашли мертвым в собственном доме. Он застрелился из личного револьвера.

Рябов тупо молчал, глядя в стенку.

– Полковник? Вы меня слышите?

– Да, – произнес Пастух с трудом. – Я вас слышу.

Он положил трубку и следующий час провел, сидя на столе в гробовой тишине.

8

Московская Зона, второй день

17 марта 2014 г.

14:22

На улице Виктор и Рябов остановились, глядя по сторонам. Виктор не заметил ничего нового за последние полчаса. Только признаков жизни было еще меньше.

Высоко в небе пронесся самолет, оставляя за собой слабый огненный след.

– Неужто падает? – спросил Рябов. – Господи, спаси их души…

– Над Зоной нельзя летать, – сказал Виктор. – Видать, кто-то решил попытаться. Ничего не поделаешь.

Рябов повел его по улице. Если от Виктора час назад народ шарахался не всегда, то вид двух мужчин с оружием отпугивал всех без исключения. Виктор решил, что кто не испугается – тот и есть враг.

– Хочешь экскурсию? – предложил Пастух. – Слева у нас автостоянка, полная сгоревших тачил. Ладно. Справа… э-э-э… котлован с базой местных бандосов, к которым мы и идем. А если пройти чуть вперед, можно выйти к легендарным Усачевским баням…

– Котлован? – Виктор перебрался через заграждение. – Почему они не заняли высоту? Вон я вижу стройку.

– Потому что ума нет.

– Дети?

– Нет, просто придурки. Но опасные.

Котлован представлял собой широкую яму с частично заложенным фундаментом большого дома, которому уже не суждено оказаться тут построенным. По дальнему краю гуляли фиолетовые искорки.

– Аномалия, – сказал Виктор. – Видишь, вон она. Ищи все странное.

– В теперешней Москве все странное.

Из-за бетонных блоков с торчащими металлическими штырями слышались чьи-то слабые стоны. Виктор остановил Пастуха, прошел чуть вперед, осторожно заглянул, держа пистолеты наготове.

Здесь было человек семь. Все до невообразимости грязные, перевязанные бинтами поверх тряпья. Двое возились с лежащим в луже напарником с вывернутой рукой. Остальные прислонились к камням, тупо глядя по сторонам. Все, что осталось от штаба банды, оказалось разрушено. Вероятно, у них тут было одно из убежищ, по соседству с которым столь неудачно расположилась фиолетовая аномалия. Похоже, что один из бандитов в нее попал.

– Не повезло, братва? – спросил Виктор, и все, кроме раненого, вскочили. – Тише, тише. Давайте договоримся.

– Кто такой? – рявкнул бандит. – Что тебе тут надо? Это наша земля!

Показался Пастух, сжимавший винтовку.

– Ошибся, красавец, – сказал он. – Тебе много раз намекали, что вам тут не место. Если сегодняшний день тебя не убедил, то ты безнадежен.

– Эй, это опять тот старикан. – Раненый показал на Рябова дрожащей рукой и ухмыльнулся, демонстрируя отсутствующую половину зубов. – Мочите его, братцы.

Бандиты вытащили оружие – ножи, травматы, даже один огнестрел.

Виктору стало немного легче на душе. Он давал шанс, и не один. Порою с людьми просто нельзя работать. Ну, просто совершенно невозможно.

Под это циничное открытие он и нажал на спуск, выстрелив пока что в воздух. Сейчас он давал уже шанс не бандитам – себе самому. Не сработало.

– Бей их! – заорал толстый мужик в бандане, страдающий одышкой. Это было все, что заметил Виктор, прежде чем выстрел из винтовки Пастуха снес тому голову. Виктор начал стрелять по живым мишеням – методично, почти расслабленно. Сегодня он в плане меткости был на высоте. Возможно, даже побил все собственные рекорды, которые в прошлом были весьма невыразительны. Каждый выстрел наделял Виктора чувством невыносимого облегчения, словно инъекция идеального обезболивающего без побочных эффектов. Оказывается, он совсем забыл, каково это – жить без тяжести на душе. Не визит к Пастуху в конечном свете привел его к прозрению, не дорога через агонизирующий мегаполис и не раздумья о природе вещей. А старое доброе убийство.