Все это говорилось и обсуждалось при общем шуме. За столом таможенных чиновников и береговой охраны разговаривали тише.
Дела береговой и портовой полиции не терпят гласности.
За столом моряков председательствовал капитан дальнего плавания Жертре-Габуро. Это был не человек, а ходячий барометр. Многолетняя привязанность к морю одарила его способностью предсказывать погоду. Он с точностью определял, каков будет завтрашний день. Он выстукивал ветер, щупал пульс океана, говорил облакам: «Покажите-ка язык». Языком служила молния. Это был лекарь ветра, волн, шквала. Океан являлся его пациентом; Жертре-Габуро объехал весь мир так, как врач обходит клинику, изучал каждый климат в различных, образно говоря, состояниях здоровья. Ему была известна патология каждого времени года. Кроме того, он обладал массой полезных знаний. Его называли ходячим справочником. Жертре-Габуро знал наизусть все пограничные тарифы и пошлины, особенно английские: столько-то пенсов при проезде мимо такого-то маяка, столько-то в другом месте. Он знал, что какой-то маяк, нуждавшийся прежде в двухстах галлонах масла в год, теперь потребляет полторы тысячи.
Однажды, во время плавания, Жертре-Габуро опасно заболел, и думали, что он умрет. Весь экипаж собрался подле его койки. Прерываемый страшной икотой, он обратился к штурману и завел речь о том, какие починки нужно сделать на судне. Словом, это был необыкновенный человек.
Редко случалось, чтобы за обоими столами разговор велся на одну и ту же тему. Однако в начале февраля, когда происходили описываемые нами события, такой случай представился. Трехмачтовое судно «Тамолипас», пришедшее из Чили и возвращавшееся туда, и его капитан Зуэла привлекли внимание обоих столов. За капитанским говорили о его грузе, а за столом таможенников – о его отплытии.
Капитан Зуэла, чилиец с примесью колумбийской крови, принимал участие в освободительных войнах, причем переходил с одной стороны на другую в зависимости от того, какая из них казалась ему более выгодной. Он разбогател, всю жизнь без разбора оказывая услуги кому угодно. Был бонапартистом, абсолютистом, либералом, атеистом и католиком одновременно. По-настоящему Зуэла принадлежал лишь к одной партии – партии выгоды. Иногда занимался во Франции коммерческими операциями и, если верить слухам, охотно брал на борт любого – беглеца, банкрота, политического преступника, – лишь бы они ему хорошо платили. Он это проделывал просто: беглец прятался где-нибудь на пустынном берегу, и Зуэла, проходя мимо, спускал шлюпку, которая его подбирала. В прошлый свой рейс капитан таким образом увез участника процесса Бертона, а теперь ходили слухи, что он собирается взять на борт людей, замешанных в новом крупном процессе. Полиция была об этом предупреждена и следила за ним.
В те времена бегство преступников вообще случалось часто. Эпоха Реставрации была временем реакции; революции порождают эмиграцию, а Реставрация – изгнания. В течение первых семи-восьми лет со дня воцарения Бурбонов всеобщая паника царила в финансовом мире, в промышленности и торговле: почва уходила из-под ног, разорения свершались ежедневно. В политике тоже царила растерянность: Лаваллет, Лефевр-Денуетт, Делон – все бежали. Трибуналы свирепствовали. Быть в безопасности – вот основная мысль, захватившая людей. Быть опороченным – означало казнь. Дух инквизиции оказался долговечнее самой инквизиции. Смертные приговоры сыпались градом. Преследуемые спасались в Техасе, в горах, в Перу, в Мексике. Покинуть родину – таков был единственный выход.
Но бежать совсем не так просто. Тысячи препятствий возникают на пути беглеца. Чтобы поменять свой облик, беглецы старались изменить внешность. Всеми уважаемые люди вынуждены были использовать недостойные уловки. Но и это не всегда им удавалось. Полиция следила за политическими деятелями гораздо усерднее, чем за мошенниками. Представьте себе невинность, вынужденную гримироваться, достоинство, принужденное изменять свой голос, славу, прячущуюся под маской неизвестности. А за спинами честных людей пробирались плуты, мошенники и всякий сброд, который спасал собственную шкуру, совершив какое-нибудь темное дело.
И, как это ни странно, бесчестным людям спасение давалось легче. Налет цивилизации, привезенной каким-либо плутом из Парижа или Лондона, создавал ему в варварских, малокультурных странах репутацию, делал хозяином положения. Его похождения не мешали там, куда ему удавалось пробраться. Самые фантастические вещи происходили с людьми, исчезнувшими из своей родной страны. Эти люди порой достигали наиболее высокого положения. Случалось, какой-нибудь разорившийся делец, провалившись сквозь землю, через двадцать лет оказывался великим визирем или королем Тасмании.
Помогать таким беглецам стало профессией некоторых моряков, и занятие это было очень прибыльным. Тот, кто хотел скрыться в Англии, обращался к контрабандистам, тот, кто намеревался пробраться в Америку, – к капитанам дальнего плавания, таким, как Зуэла.
Зуэла иногда заходил в портовый трактир. Клюбен знал его по внешнему виду.
Не проявляя чрезмерной гордости, он не гнушался шапочным знакомством с жуликами. Иногда и вовсе поддерживал с такими людьми отношения, открыто подавал руку и здоровался с ними. Он старался говорить с каждым плутом на его родном языке. На сей счет имел собственные изречения: «Можно извлечь добро, познавая зло», «Лесничему не вредно поговорить с браконьером», «Моряк должен знать пирата; пират – это подводный камень», «Я испытываю плута так же, как врач испытывает яд».
Против всего этого нельзя было возразить. Все находили, что капитан Клюбен прав, он поступает верно, не обладая излишней щепетильностью. Кто бы посмел его осудить? Ведь все то, что он делал, преследовало благие цели. Ему все было дозволено, ничто не могло его скомпрометировать. На хрустале не остается пятен. Всеобщее доверие было вознаграждением за его бесконечную честность. Как бы ни поступал Клюбен, все истолковывалось в хорошем смысле. Его знакомства с подозрительными личностями создавали ему лишь репутацию человека, не лишенного хитрости. Таким образом, Клюбен слыл одновременно и простаком, и хитрецом; и никто этому не удивлялся. Бывают наивные хитрецы. Эта одна из разновидностей честности, и притом особенно ценная.
«Тамолипас», закончив погрузку, готовился к отплытию.
Во вторник под вечер Дюранда пришла в Сен-Мало. Было еще совершенно светло. Когда пароход подплывал к берегу, господин Клюбен, стоя на палубе, заметил на песчаной отмели между двумя утесами двух человек, разговаривавших между собой. Он посмотрел на них в подзорную трубу и узнал одного: это был капитан Зуэла. Возможно, Клюбен узнал и второго.
Второй – рослый человек, почти седой. На нем была высокая шляпа, костюм походил на квакерский. Он не поднимал смиренно опущенных глаз.
Придя в трактир, Клюбен узнал: «Тамолипас» намеревается отплыть через десять дней. Потом выяснилось, что Клюбен собирал еще и другие сведения.
Ночью он явился к оружейнику, жившему на улице Сен-Винсент, и спросил его:
– Знаете ли вы, что такое револьвер?