А подле двери и примыкавшей к ней части придела все сильнее разгорался бой. Производимые им звуки повисли над ожесточенной толпой, которая постепенно перемещалась к середине придела и дробилась.
Внимание Василька привлек Карп. Крестьянин стоял на столе, наклонившись и согнув в коленях напружиненные ноги, и зрел по-ястребиному на широкую спину пришлого, медленно отходившего в его сторону. Вот Карп, испустив резкий звук, прыгнул на спину незваного гостя, сшиб его и вместе с ним полетел на пол.
Чернец сорвал с плеч Василька кожух.
– Брось на лавку! – крикнул ему Василько и, набрав поболее в себя воздуха, огласил горницу молодецким призывом: – Потянем, братие, за село наше красное! Бей незваных гостей!
Он обнажил нож и поспешил к Мирославу. Мирослав преодолел первый, заставивший его пятиться испуг и медленно приближался к Васильку. В вытянутой руке он держал меч.
Лицо Мирослава, еще не заматеревшее, с утонченными чертами, с девичьим румянцем на щеках и русой, не загустевшей бородкой выглядело шалым. На отца Мирослав походил небольшим птичьим носом, но был выше ростом и плотнее. Меч Мирослав держал неумело, не боевито.
Василько застыл в ожидании, когда соперник приблизится к нему. Краем глаза заметил одного из пришлых, высокого и жилистого, с длинной черной бородой. Пришлый стоял в нескольких шагах за спиной Мирослава и отчаянно размахивал перед собой кривым ножом, не подпуская к себе обложивших его полукругом крестьян. Василько почему-то запомнил его и даже мысленно окрестил чернобородым.
Желая смутить Мирослава, Василько стал задирать его:
– Что же ты не бьешься, Аника-воин?
Он пригнулся и вытянул вперед руку, в которой держал нож. Непроизвольно отметил, что правая нога Мирослава не выставлена вперед, и потому рубить и колоть ему будет несподручно. Но затем Василько целиком сосредоточился на слегка подрагивающем мече соперника. Едва меч метнулся к его груди, как Василько увернулся, заученным движением подался телом в сторону; краем глаза заметил готового броситься на выручку Пургаса и недовольно бросил холопу:
– Не лезь! Сам!..
Он шагнул назад и обратился к Мирославу:
– Смотри: уже бегут твои люди!
Мирослав обернулся – Василько кинулся на недруга. Мирослав дернулся, запоздало взмахнул мечом, но Василько был уже рядом и что есть силы ударил его свободной рукой. Мирослав выронил оружие и зашатался.
– То-то, – самодовольно произнес Василько и небрежно наказал подлетевшему Пургасу: – Вяжи его!
Пургас медленно и деловито, на ходу снимая с себя пояс, подошел к Мирославу. Василько, посматривая, как Пургас повязывает поникшего сына Воробья, попытался вслепую вложить нож в ножны. Острие ножа никак не попадало в прорезь ножен. Василько выругался.
Постепенно им овладело недовольство собой: думалось, что сегодня он был не так решителен, как нужно; раздражала громкая и отрывистая речь чернобородого, продолжавшего отчаянно размахивать перед собой ножом. Василько ощутил желание немедленно выплеснуть накопившуюся досаду.
Он вложил нож в ножны, поднял оброненный Мирославом меч и направился к чернобородому, расталкивая оказавшихся на пути крестьян. Из крестьян, окружавших чернобородого, отделился Копыто. Он держался за перепачканную кровью руку и морщился от боли.
– Задел-таки, – пожаловался он Васильку, показывая глубокий порез на запястье, и, кивнув на чернобородого, пояснил: – Заколол-таки нашего Ивашку до смерти.
Василько тупо кивнул головой. Перед ним покачивалась широкая спина Дрона. Староста, потрясая воздух короткой суковатой палкой, то пятился, то наскакивал на противника.
– Отойди! – потребовал Василько, оттирая плечом Дрона.
Дрон оборотил на Василька свое разгоряченное лицо и уже открыл рот, чтобы исторгнуть брань, но, опознав Василька, удивленно произнес: «Господин!» и покорно посторонился.
Чернобородый обложенным и затравленным зверем кидался из стороны в сторону. Шапка злодея съехала на затылок, обнажив спутанные мрачные и жесткие волосы, тело потрясалось мелкой дрожью.
Он заметил Василька, и на его перекошенном от злобной решимости лице произошла перемена. Он будто почувствовал, что Василько опасней и сильнее прочих нападавших, и посмотрел на молодца с мольбой и обидой. Но тут же его лицо преобразилось, сделалось гладким и плоским, похожим на обточенный речной волной камень, – чернобородый протяжно, дико закричал и замахнулся ножом на Василька. Василько бесстрастно ткнул мечом его в живот. Чернобородый ойкнул, словно нечаянно ожегся, схватился руками за рану…
Посрамление людей Воробья было полным. Четверых злодеев повязали, а поколотый Васильком и забитый крестьянами чернобородый медленно отходил. Он лежал на боку, согнувшись почти пополам, и зажимал руками рану. На его пальцах и на полу навязчиво алела кровь. Чернобородый часто икал, но постепенно голос его становился слабее.
Шум свары сошел на нет, но по приделу продолжали разноситься речи еще не успокоившихся крестьян. Василько почувствовал себя таким усталым и опустошенным, что не медля вернулся и сел на прежнее место.
Он сидел, бесцельно посматривая то на середину стола, то на лежавших повязанных полоняников, и невольно вспоминал подробности происшедшего. Вспомнил, как ожидал помощи, когда круглолицый размахивал перед ним ножом, и посетовал на Пургаса; кручинился, оттого что поднял руку на чернобородого и тем самым обесчестил себя. Посмотрел, прищурившись, на противоположную стену, у которой собралось большинство крестьян. Они стояли вокруг поколотого Ивашки и смотрели вниз. На груди убитого негромко и нудно плакала жена.
Янка тоже находилась среди скорбевших. Она склонила немного голову и задумчиво покусывала краешек нижней губы. Как не подходили ее молодость, красота, хрупкость к тому, что только что произошло в приделе. Василько особенно остро ощутил свою вину перед ней за то, что ей привелось видеть и слышать.
Чернец, накидывая на Василька кожух, рассказал, как был поколот крестьянин. Оказывается, чернобородый схватил молодую жену Ивашки и задрал ее сорочку. Крестьянин кинулся к жене на выручку, чернобородый, не говоря ни слова, полоснул его ножом по горлу.
– У Ивашки-то чада малые. Как его женка с ними управится, ума не приложу, – печалился чернец.
Василько спросил, где находится двор Ивашки, и, узнав, что убитый жил подле лесного озера, сокрушенно покачал головой. Он уже не раскаивался в том, что заколол чернобородого, и в который раз осмотрел полон. Пришлые лежали на полу, у боковой стены, посередине придела, повязанные и раздетые до исподних сорочек. Видя сейчас этих беспомощных избитых людей, трудно было представить, что совсем недавно они злобствовали, казались всесильными, похожими на слуг сатаны.
Круглолицый стонал, дергал головой и изредка жалобно и протяжно просил воды. Чернобородый уже умолк и замер. Мирослав лежал спиной к своим людям, словно желая показать, что даже в таком положении он должен быть выделяем.