От толчка в шею Василько полетел вниз и, больно ударившись локтем об пол, коротко вскрикнул. «Сейчас порубят!» – отчаялся он и замер, ожидая, как в шею вонзится холодный и острый клинок. Чьи-то сильные руки грубо подняли его. Василько стоял, пошатываясь, не в силах четко различать лица татар через яркие точечные всплески, назойливо плясавшие в очах. Утомлял посвист в ушах, заглушивший на время сторонние голоса.
Его стали трясти за плечо, и Василько невнятно забормотал, покачивая головой назад и вперед. Внезапно пахнуло морозной свежестью, студеное и колючее крошево обожгло кожу. «Это – снег», – догадался Василько. Его лицо нещадно натирали снегом. Голова до боли в затылке запрокинулась назад. Когда он немного пришел в себя, опять почувствовал, как его жгло пронизывающее око старика.
«Что ему от меня нужно? Почему не убивают? Неужто восхотели, чтобы я передался им? Не дождетесь!» – решился он. Но все же, как ни старался Василько внушить себе, что горький полон более тяжек, чем погибель, в его доселе подвластной одним страданиям душе зародилась надежда.
В установившейся тишине он отчетливо услышал приглушенный хрипловатый говор и насторожился. Лишь заметив на себе взгляды татар, Василько понял, что обращались к нему, и ощутил, как мгновенно пересохло во рту и низ живота налился чем-то плотным и холодным. Он мотнул головой и молвил непослушным языком: «Не разумею». Выдавил жалкую и заискивающую улыбку. Никто не попенял ему; страшный старец даже не пошевельнулся, только посмотрел в сторону двери. Вслед за ним в ту же сторону посмотрели находившиеся в избе татары.
Хлопнула дверь, потянуло студеным. Пригревшийся Василько почувствовал, как холодный ветер забрался под сорочку. За его спиной послышались шаги, Василько услышал чье-то хриплое тяжелое дыхание. Не смея поворотить головы, он, насколько мог, скосил очи и увидел Микулку.
Василько с трудом признал его. Лик Микулки был обезображен и окровавлен; глубокая кровоточащая полоса прорезала щеку; на месте правого ока – вздувшийся огненный волдырь.
Сколько мало осталось в Микулке от того боязливого и покорного вьюноши с кроткой улыбкой, которого Василько знавал на селе. В том, как Микулка старался принять гордую осанку, с какой ненавистью смотрел единственным оком на татар, как зло молвил: «Проклятые… душегубы!.. Василько, они детей в хоромах Тарокана пожгли», – чувствовалось упрямое желание не поддаваться поганым.
Слова Микулки и его заносчивый вид напугали Василька. «А что, если за его дерзость татары осерчают и предадут отрока лютой казни, а потом и меня заодно?» – забеспокоился он и, еще ниже пригнувши голову, прошептал:
– Образумься, Микулка: сейчас не наше время.
– Что мне, перед этими собаками лебезить? Была бы моя воля, глотку бы каждому перегрыз! – ответил Микулка так громко, что у Василька заныло сердце. Он даже отвернулся, показывая, что ему не любы такие предерзкие речи.
Василько заметил, что к нему приближается татарин в собольей шапке и в голубом, с блестками, кожухе. «Неужто сейчас… хотя бы не здесь. Господи, пощади!» – мысленно взмолился Василько. Ему не хотелось прощаться с белым светом в этой мрачной избе. Он почувствовал облегчение, когда татарин остановился подле Микулки, и даже осмелился осмотреть ворога. Кожух на татарине был явно с чужого плеча… Постепенно ему стало казаться, что он уже видел недруга, да не единожды; и голос его был донельзя знакомым. Обличьем подошедший ну никак не был похож на татар. Василько резко дернулся и удивленно приоткрыл рот. Да это же Петрила из Владимира! Вестимо он, только со времени последней встречи щеки поопали, а очи будто стали раскосее.
Петрила внимательно всмотрелся в лицо Микулки, будто припоминая что-то, и затем обратился к нему:
– Скажи, смерд, где князь и княгиня? Куда они подевались? В граде их нет и за градом нет. Скажешь правду, воитель (Петрила отвесил одноглазому старику глубокий поклон) отпустит тебя на все четыре стороны.
Василько уловил в его ровном, чуть растянутом голосе незнакомые, резавшие слух интонации. Он не ведал, тужить ему либо радоваться. Вспомнил, как гостевал у него Петрила – крепла уверенность в спасении; на ум пришла угроза Петрилы, сказанная им перед отъездом из села, – показалось, что надо готовиться к худшему.
Микулка стоял, широко расставив ноги и нагнув так низко голову, будто хотел боднуть Петрилу. Внезапно он резко выпрямился, ощерился, показав розовевшие зубы, и весь напрягся, его закинутые за спину и перевязанные у запястьев руки задергались. Затем отрок жалобно застонал, обмяк и опустил лицо.
Василько решил, что Микулка, уняв гордыню, сейчас расскажет о том, как князь и княгиня перед рассветом вошли со многими людьми в подошвенный мост Тайницкой стрельни, и сообщит, кто должен вывести князя из града. Представил бледного князя, его юную жену, заплаканную боярыню, детей воеводы и мысленно поклялся о тайном лазе ни за что не сказывать.
– Князя поймать хотите? Мало вам наших голов. Так на тебе!.. – вскричал Микулка и плюнул в лицо Петриле.
Петрила отшатнулся, поспешно вытер лицо. Василько еще ниже склонил голову. Оттуда, где стоял Микулка, послышались возня и крики.
– Зри! Зри! – заорал Петрила. Он подлетел к Васильку и наотмашь ударил его.
Василько застонал. Ему стало досадно, что его ударил тот самый Петрила, который во Владимире даже косо посмотреть на него не решался, которого он поил и кормил. Петрила продолжал хлестать его по лицу, мстительно приговаривая:
– Зри! Зри! Куда харю воротишь?
– Зачем бьешь? – едва произнес Василько, мучаясь от боли и еще от того, что честь и слава, которыми он так гордился, безжалостно и в одночасье порушены.
Опять наступила тошнотворная слабость, учинилось головное кружение, и в очах заплясали огненные искры. Василько, желая разом избавиться от мучений, повалился на пол. Он не столько чувствовал падение и то, что лежит на полу, сколько ощущал, как его бьют ногами. Побои отвлекали от еще не осознанной, но мучившей загадки, которую он, как и все люди, пытался сейчас разрешить. Сознание его меркло, темно-синяя пустота манила беспредельностью, покоем и тишиной.
Он очнулся, потому что его трясли. Открыл очи. Вновь перед ним предстала уже опостылевшая изба и похожие друг на друга лица татар. Старик хищно, по-волчьи, косил на него своим студенистым проникающим оком. Слышалась негромкая непонятная речь, которую все настойчивей заглушало чье-то мычание. И здесь Василько увидел ползающего в ногах, среди густой, сдобренной снежной зернью лужи крови, липкое и грязное существо, в котором были и голова, и тело, и руки, и ноги, но было в нем еще что-то жуткое и донельзя уродливое. Существо замерло, перед этим уткнувшись лицом в кровавую лужу, затем вновь замычало и подняло голову.
– Ох! – машинально ужаснулся Василько.
– Зри! Зри! – прокричал ему мстительно и будто с наслаждением Петрила. Василько узнал в ползающем существе Микулку. Лицо отрока утратило человеческий облик. Оно было покрыто кровавой маской, на которой бугрился нос и выделялись липнувшие ко лбу волосы; на месте глаз была одна сплошная рана, на которой отчетливо проглядывались желтовато-белесые сгустки; от уголков рта к ушам потянулись два разреза, делившие щеки на половины, отчего верхняя часть лица висела над нижней, испуская на подбородок и сорочку Микулки множество кровяных струек.