Голос его звучал по-аристократически напыщенно, а в тоне проскользнула предостерегающая нотка, заставившая Макмиллана мгновенно отступить.
– Разумеется, – сочувственно отозвался он. – Что ж, желаю вам всего самого хорошего. Надеюсь, вы найдете Мортона, а уж он сумеет помочь вам отыскать вашу дорогую мать.
– Я тоже надеюсь, мистер Макмиллан, – тихо произнесла Эмма.
В последний вечер в Эдинбурге Люк с Эммой пообедали в роскошных апартаментах отеля «Камерон».
Еда была великолепной, более того – им прислуживали официанты. После первого блюда (холодный суп и огурцы) они с удовольствием съели салат, затем что-то типично шотландское, состоящее из пресных лепешек, хаггиса – телячьего рубца – и утки, фаршированной шалфеем, в ароматной подливке. На десерт подали разнообразные фрукты со сладкими сливками, сыр и цукаты.
Чувствуя себя сытым и довольным, Люк взглянул на свой бокал с вином – нет, тот еще почти полон, значит, причина не в спиртном. Все дело в сидящей напротив женщине.
Во время еды они почти не разговаривали, но это Люка устраивало. Ему нравилось, что молчание их не угнетает, что они не чувствуют неловкости и немедленной потребности заполнить его каким-нибудь светским щебетом.
Эмма положила в рот кусочек залитой сливками груши и вздохнула.
– Божественно, – пробормотала она. Проглотила и улыбнулась Люку. – Куда вкуснее хаггиса.
– Он тебе не понравился?
– Не особенно. Но зато теперь я могу сказать, что пробовала его.
Люк хохотнул.
– Это точно.
Они какое-то время ели молча. Затем Эмма нарушила молчание:
– Люк?
– Мм?
Эмма твердо посмотрела на него, помешивая ложкой мороженое.
– Почему тебе не нравится, когда твое имя связывают с братом?
Мирный покой, который он с трудом обрел, моментально исчез. Впрочем, это в любом случае была иллюзия.
Люк потер переносицу, внезапно почувствовав усталость.
– Ты в самом деле хочешь поговорить об этом сейчас?
Эмма задержала на нем долгий внимательный взгляд и отвела глаза.
– Нет, раз это тебя расстраивает.
– Ах, Эмма. – Он разочарованно покачал головой. За последние дни его тяготила каждая вторая тема для разговора.
Люк отложил ложку и откинулся на спинку стула, ощущая приятную шелковую обивку.
– Дело не в том, что мне не нравится, когда мое имя связывают с ним, – спокойно произнес он. – Дело в том, что я не люблю, когда меня с ним сравнивают и решают, что я ему во всем уступаю. И еще в том, что к этому выводу приходят даже до того, как успеют сравнить меня с ним. И в том, что мне всегда не нравилось (и всегда будет не нравиться) быть хуже него.
Эмма смотрела на него, приоткрыв рот и наморщив лоб.
– Но это же неправда!
– Попробуй пожить рядом с братом, считающимся образцом совершенства. Попробуй состязаться с ним – и проиграть во всем, в чем только возможно.
– Люк, – сказала она, понизив голос, словно собиралась хорошенько отчитать его.
У него так отяжелели веки, что опускались сами собой. Он внезапно почувствовал себя безмерно уставшим.
– Я не хочу об этом разговаривать. Не хочу говорить про Трента. Потому что всякий раз, как упоминается его имя, я снова оказываюсь в его тени. – Он заставил себя открыть глаза. – Я пытаюсь выйти из этой тени, хочу делать что-то сам, жить так, как мне нравится, быть самим собой. Но всегда, когда заходит речь о нем, каждый раз, как кто-нибудь напоминает мне, какое он совершенство, я вспоминаю, что вероятность этого ничтожна.
Эмма кивнула и отодвинула тарелку.
– Ты закончил обедать?
Люк моргнул, удивленный такой резкой сменой темы.
– Да.
Она встала и позвала служанку убрать со стола.
Персонал отеля «Камерон» гордился своим отличным обслуживанием, и через две минуты грязная посуда исчезла и на столе осталась ваза с цветущим вереском.
После того как служанки вышли, Эмма заперла дверь на щеколду. Люк остался на месте. Губы его изогнулись.
– Запираешь меня в номере?
Она повернулась к нему, скромно сложив руки.
– Я и раньше тебе говорила, что терпеть не могу, когда ты спускаешься вниз и напиваешься. Как, например, вчера ночью.
– Вчера ночью, – повторил он негромко, уставившись на ее губы и вспоминая тот поцелуй, что перевернул в нем все. Он едва удержался, чтобы не овладеть ею прямо на месте, и с трудом заставил себя уйти из комнаты.
Господи, как ему нравятся ее губы! Нравится их цвет – такой насыщенный красный. Нравится их форма – они пухлые и гладкие. Нравится их вкус. Ему нравится…
– И в предыдущую.
Он заставил себя оторвать взгляд от ее губ и посмотреть в глаза.
– И в ночь перед той.
– Не обязательно мне напоминать, – сухо произнес он. – Я был не настолько пьян и помню каждую из этих ночей.
Эмма прислонилась к двери, скрестила на груди руки и тоже посмотрела ему в глаза.
– Я хочу, чтобы вы кое-что поняли, лорд Лукас Хокинз.
Он выгнул бровь, удивляясь тому, что она назвала его полным именем.
– И что именно?
– Тебе не понравится. Я считаю необходимым упомянуть человека, о котором ты не любишь разговаривать.
Люк заскрипел зубами. Черт побери, опять, Трент. Разумеется, ей непременно нужно вернуться к разговору о его проклятом святом братце.
– Я его не знаю, – сказала Эмма, – но слышала о нем только хорошее.
– Разумеется. – Он попытался говорить безразлично, но не удержался и едва ли не прорычал это. – Ты им восхищаешься. А если бы познакомилась, начала обожать. Все его обожают.
– Но я знаю тебя, Люк. – Ее голос смягчился. – И восхищаюсь я именно тобой. Обожаю тебя. И не собираюсь сравнивать тебя с кем бы то ни было, потому что ты – это ты. Именно такой, какой мне нравится.
– Хорошо. – Он, Люк, черт побери, не желает, чтобы Эмма – из всех людей на свете – сравнивала его с Трентом. Потому что, как и все прочие, она сочтет, что он уступает брату во всем.
И он надеется, она никогда не познакомится с его братцем.
– Уже поздно, – мягко произнесла Эмма. – Завтра утром нам нужно выехать очень рано, если мы хотим добраться до Лондона за пять дней.
Она вынула из комода ночную рубашку и спряталась за ширму, стоявшую у кровати. Зашуршала ткань, и Люк зажмурился, вспоминая прошлую ночь. Вспоминая сегодняшнее утро и то, что он рассказал ей про свои желания.
Он хотел дать ей все это и много больше. Искупать ее в наслаждении. Довести до высот восторга. Кертис был недостоин ее.