Они оказались в комнате, оформленной в стиле роскошного викторианского салона. По обе стороны исполинского камина стояли тропические растения с широкими листьями, и вокруг кресел тоже были расставлены цветы в горшках. За аркой виднелась классическая столовая с резной мебелью, также выполненной из красного дерева. Высокие окна в обеих помещениях были задернуты тяжелыми темно-зелеными шторами, настолько плотными, что изнутри было невозможно понять, какое время суток и даже какое время года снаружи. Здесь же царила атмосфера элегантного безвременья, в котором положено светски беседовать и потягивать коктейли.
— Добро пожаловать, господин Гурни, — произнес голос с непонятным акцентом. — Польщен, что вы приехали так скоро, невзирая на неблизкую дорогу.
Гурни повернулся на звук и увидел невзрачного человека, почти незаметного в гигантском кожаном кресле под нависающим тропическим деревом. В руке у него был небольшой бокал с бледно-зеленым напитком.
— Простите, что не могу встать и поприветствовать вас. Проблемы со спиной. Вопреки логике, она всегда болит в хорошую погоду. Загадка! Прошу, присаживайтесь, — он жестом указал на второе кресло напротив своего. Между ними лежал небольшой коврик с восточным узором. На Йикинстиле были надеты выцветшие джинсы и бордовый свитер. Его коротко стриженные, седые, редковатые волосы были аккуратно причесанными, а глаза с тяжелыми веками придавали ему усталый, сонный вид.
— Вы, конечно, хотите выпить. Девушки что-нибудь вам принесут, — произнес он, и Гурни обратил внимание, что его говор напоминает сразу несколько европейских акцентов. — Я вот совершил ошибку, выбрав абсент, — продолжил он, поднимая свой бокал и глядя на него с укором, словно на неверного друга. — Не рекомендую. С тех пор, как на него сняли запрет, он словно бы лишился души, — с этими словами он поднес бокал к губам и опустошил его примерно наполовину. — Спросите, зачем я тогда его пью? Хороший вопрос. Возможно, я просто сентиментален. О вас, кстати, такого не скажешь. Вы — хладнокровный детектив, человек ясного ума, не обремененный глупыми привязанностями. Так что абсент определенно не ваш напиток. Выберите что-нибудь другое, на ваш вкус, что угодно.
— Стакан воды.
— Воды? Обычной, ein Mineralwasser? Или газированной, l’eau gazéifiée?
— Простой, из-под крана.
— Ну конечно! — просиял коллекционер. — Я мог бы сам догадаться, — затем он слегка повысил голос, как человек, привыкший, что прислуга ждет указаний в любой момент: — Стакан холодной воды из-под крана нашему дорогому гостю.
Девушка со странной улыбкой, представившаяся его дочерью, тут же поспешила выполнять просьбу.
Гурни спокойно сел в кресло напротив субтильного хозяина.
— Как вы могли догадаться, что я предпочту воду из-под крана?
— Мисс Рейнольдс мне много о вас рассказывала, — ответил он. — Ах, вас это смущает, судя по вашему лицу? Тоже предсказуемо. Вот вы смотрите на меня сейчас взглядом опытного следователя и гадаете: что она успела ему рассказать? Что еще он знает про мой характер? Верно?
— Не поспеваю за вашей мыслью. Честно говоря, я всего лишь задумался о связи между водой из-под крана и моим характером.
— Соня сказала, что вы настолько сложно устроены внутри, что компенсируете это внешней простотой. Хотите с этим поспорить?
— Нет, зачем же.
— Вот и хорошо, — произнес Йикинстил с видом знатока, дегустирующего редкое вино. — Она также предупредила меня, что вы постоянно анализируете собеседника и всегда знаете больше, чем говорите вслух.
Гурни пожал плечами.
— Вас это беспокоит?
Где-то на фоне негромко заиграла музыка — какая-то медленная, печальная мелодия на виолончели.
Низкие ноты были едва различимы. Это вдохнуло в комнату особенный настрой, напомнивший Гурни запахи в саду Эштона, которые просачивались снаружи в его дом.
Седой коллекционер улыбнулся и сделал еще один глоток абсента. Из-за арки в комнату вплыла роскошных форм девица в джинсах с низкой талией и футболке с огромным вырезом. Она преподнесла Гурни хрустальный бокал на серебряном подносе. Ее взгляд и улыбка казались вдвое старше ее тела. Гурни взял бокал, а Йикинстил тем временем ответил:
— Меня ничто не беспокоит. Я люблю сложных людей, чей ум затейливее, чем их слова. Вы именно такой человек, правда? — Гурни не ответил, и Йикинстил почему-то рассмеялся. Смех у него оказался сухим и напрочь лишенным жизнерадостности. — Правда также в том, что вы не любите пустой болтовни. Вы жаждете узнать, зачем я вас пригласил. Что ж, Дэвид Гурни, вот зачем вы здесь. Я ваш величайший поклонник. Спросите почему? Есть две причины. Во-первых, я считаю, что вы гениальный портретист. А во-вторых, я полагаю, что могу отлично заработать на ваших творениях. Прошу заметить, именно в таком порядке. По вашим предыдущим фотографиям я понял, что у вас редкий дар выманивать из немого лица истинную сущность его владельца. Глаза ваших преступников — настоящее зеркало их души. Такой талант зиждется на подлинной бесстрастности. На вашем месте не оказался бы человек словоохотливый, который хочет денег или славы и стремится всем понравиться. Этим даром наделяют людей, которые выше всего ставят правду. И в работе, и в творчестве. Я и так знаю, что вы такой человек, но хотел убедиться воочию. — Йикинстил посмотрел на него долгим взглядом, а затем внезапно сменил тему. — Что предпочтете на обед? Есть холодный сибас в пикантном соусе, севиче из морских гадов в соке лайма, кнель из телятины, тартар из мраморной говядины. Можно что-нибудь одно, а можно всего понемногу.
По мере перечисления Йикинстил принялся медленно подниматься из кресла. Он застыл и оглянулся в поисках места, куда бы опустить бокал, и в результате аккуратно поставил его в горшок с тропическим гигантом. Затем, взявшись за ручки кресла, он с заметным усилием вытолкнул себя наружу и, встав на ноги, жестом пригласил Гурни последовать за ним в столовую.
Главный акцент здесь приходился на ростовой портрет в резной раме по центру комнаты, смотрящий по ту сторону арки. Ограниченных познаний Гурни в искусствоведении хватило, чтобы отнести картину к голландскому Ренессансу.
— Потрясающе, да? — произнес Йикинстил.
Гурни кивнул.
— Рад, что вы оценили. Я вам расскажу про эту работу за обедом.
Стол был сервирован на две персоны, напротив друг друга. Между ними на фарфоровых тарелках были разложены упомянутые закуски, а также стояли бутылки Пюлиньи Монраше и Шато Латур, по которым даже не разбирающемуся в напитках Гурни было очевидно, что это немыслимо дорогое вино.
Он выбрал Монраше и сибаса, а Йикинстил — Латур и тартар.
— Обе девушки ваши дочери? — спросил Гурни.
— Да.
— Вы живете здесь вместе?
— Время от времени. Мы не из тех семей, что привязаны к одному дому. Я то уезжаю, то приезжаю, мою жизнь нельзя назвать оседлой. Дочери живут здесь, когда не живут с каким-нибудь бойфрендом, — продолжил он, а Гурни подумал, что непринужденность тона, с которым он это произносил, была столь же обманчива, как и сонливость его взгляда.