— Это ты? — спросил он растерянно, тут же спохватившись, что вопрос звучит глупо, потому что кто же еще? Но ответа не последовало, и он спросил снова, на этот раз громче.
Вместо ответа она появилась на кухне и неопределенно нахмурилась.
— Ты только что пришла? — спросил он.
— Нет, я весь вечер топталась в прихожей. Ты в себе?
— Я просто не слышал, как ты вошла.
— А я раз — и вошла! — весело сказала она.
— Точно, — улыбнулся он. — Раз и вошла.
— Так что с тобой?
— Ничего.
Она приподняла бровь.
— Да все нормально. Разве что проголодался.
Она посмотрела на миску, стоявшую у плиты.
— Морские гребешки уже разморозились. Давай ты их пожаришь, а я поставлю воду для риса?
— Давай, — охотно согласился Гурни, надеясь, что эта простая задача хотя бы немного отвлечет его от воронки вопросов про Сола-Пола.
Он пожарил гребешки в оливковом масле с чесноком, лимонным соком и каперсами. Мадлен сварила рис басмати и приготовила салат из апельсинов, авокадо и красного лука. Гурни нелегко давалось сосредоточиться на настоящем моменте. «Опоить четырнадцатилетнюю дуреху, а потом сделать кучу откровенных фоток…»
Посреди ужина он обнаружил, что Мадлен вовсю рассказывает ему о прогулке по дороге между их и соседним участком, но он не помнит ни слова из этого рассказа. Он вымученно улыбнулся и попытался вникнуть хотя бы в концовку.
— …такой насыщенный зеленый цвет, невзирая на тень. А под пологом из папоротников — такие крохотные фиолетовые цветочки, буквально точечки… — ее голубые глаза засветились, и Гурни даже показалось, что за столом стало светлее. — Представляешь? Микроскопические. Как снежинки.
Фиолетовые микроскопические снежинки. Контраст между ее умилением и его тревогой был настолько невыносим, что он чуть не застонал. Изумрудный полог из папоротников и ядовитые шипы его кошмаров. Ее роман с жизнью и его… его что?
Встреча с дьяволом?
Гурни, возьми себя в руки. В самом деле, ну чего ты так боишься?
Но этот вопрос сделал кошмар еще чернее, а воронку еще глубже.
Ты боишься сам себя, Гурни. Узнать, что ты способен на жуткие вещи, которых не помнишь.
Остаток ужина его чувства были парализованы. Он усердно ел, стараясь скрыть, что еда его не интересует, и усердно делал вид, что ему небезразличны детали ее приключения на природе. Но чем больше она рассказывала про черные сердцевинки рудбекий, про дивный осенний аромат, нежную дымку диких астр, тем безнадежнее ему казалась пропасть между ними, и тем отчетливее проступала тревога. В какой-то момент он осознал, что Мадлен замолчала и смотрит на него с беспокойством. Он заволновался, что мог пропустить какой-то вопрос, а она ждала ответа, и не понимал, как признаться, что отвлекся или как объяснить, почему.
— Ты говорил с Кайлом? — внезапно спросила Мадлен. Или не внезапно, или она это уже спрашивала? Или это ее попытка разгадать причину его озабоченности?
— С Кайлом?..
— С твоим сыном.
Гурни не то чтобы не расслышал вопроса, а просто эхом повторил его, скорее чтобы заземлиться, напомнить себе, что он действительно здесь, за столом. Как это объяснить?
— Я ему звонил… попал на автоответчик. Он перезванивал, и тоже… и так несколько раз.
— Ты, главное, не сдавайся. Надо звонить, пока не дозвонишься.
Он кивнул, не чувствуя в себе сил спорить, не зная что сказать.
Мадлен улыбнулась.
— Мне кажется, ему бы пошло на пользу. Вам обоим пошло бы на пользу.
Он снова кивнул.
— В конце концов, ты его отец.
— Да, я знаю.
— Ну, вот и ладно, — произнесла она тоном, который вроде бы означал, что разговор окончен, и принялась собирать тарелки со стола.
Он наблюдал, как она идет к раковине, потом возвращается за оставшейся посудой и снова ее уносит. Потом она вернулась с бумажным полотенцем, чтобы вытереть стол, и Гурни сказал:
— Он все время думает о деньгах.
Мадлен приподняла поднос с салфетками, чтобы протереть под ними.
— Ну и что?
— Хочет стать адвокатом.
— Это плохо?
— Его волнуют только деньги. И какой на них можно будет купить дом, какую машину.
— Может, он хочет, чтобы его, наконец, заметили.
— В каком смысле?
— А в каком смысле мальчикам хочется, чтобы папа обратил на них внимание?
— Кайл давно не мальчик.
— Неужели? — улыбнулась Мадлен. — Он именно мальчик, а ты его не замечаешь, так что теперь он изо всех сил старается, чтобы его заметил хотя бы весь остальной мир.
— Почему я его не замечаю? Это какие-то психоаналитические спекуляции.
— Возможно. Как знать… — Мадлен давно отточила искусство избегать конфликта и не допускать, чтобы спор ее травмировал. Не первый раз он чувствовал, что делает выпад в пустоту.
Она мыла посуду, а он так и сидел за столом. Его веки потяжелели. Известно, что побочный эффект тревоги — изнеможение. Гурни погрузился в полудрему.
— Шел бы ты спать, — произнес голос Мадлен.
Он с трудом разлепил глаза. Она успела погасить весь свет, кроме одной лампочки, и собиралась выйти из кухни, зажав под мышкой книгу. Его голова опрокинулась вперед, и от этого невыносимо ныла ключица. Он выпрямился и обнаружил, что шея тоже болит. Вместо того, чтобы принести облегчение, дрема только усугубила тревогу. Заснуть по-настоящему точно не удастся. Нужно отвлечься от навязчивых ужасов с участием Сола Штека, которые рисовало воображение.
Можно было перезвонить Клайну. Вдруг он сообщит что-то новое про Скардов? Он уже говорил про них с Хардвиком, но ведь прокурор мог знать какие-нибудь подробности. Правда, офис прокурора по воскресеньям не работает.
Но у него еще с дела Меллери сохранился номер мобильного Клайна. Воспользоваться им столько времени спустя было бы злоупотреблением, тем более что ничего срочного не случилось. Но этикет сейчас волновал его меньше, чем сохранность собственного рассудка.
Гурни пошел в кабинет, отыскал номер и позвонил. Он был готов пообщаться с автоответчиком, поскольку полагал, что Клайн, будучи контрол-фриком, наверняка предпочитает разговоры по собственному графику. Тем удивительнее оказалось, что прокурор все-таки ответил.
— Гурни, ты?
— Простите, что звоню в такое время.
— Я ждал, что ты перезвонишь вчера вечером. Это же твоя была идея — насчет «Карналы».