Не ошибся ли он, пригласив ее на это расследование?
Гамаш работал с нею вот уже два года, и, похоже, ничего в ней не менялось. Это сильно беспокоило его. Агент Николь, казалось, копила обиды, копила и нагромождала одну на другую. Она была идеальным маленьким генератором огорчений, шрамов и раздражений. Ее фабрика работала денно и нощно, оттачивая ее злость. Добрые намерения она трактовала как покушение на нее, подарки – как бесчестье, счастье других людей – как личное оскорбление. Она помнила каждую обиду. Ни о чем не забывала, кроме своей гордыни.
Но в то же время Иветт Николь демонстрировала способности к расследованию убийств. Она была своего рода идиоткой, обладающей этой единственной способностью, которая, возможно, воспринималась как ум.
И на расследование этого дела она попала не без оснований. Но основания эти она должна была держать при себе.
Гамаш взглянул на Николь, которая так низко склонилась над тарелкой, что туда падали ее волосы. Они свисали таким образом, что образовывали практически непроницаемый занавес. Но в просвете между прядями волос он все же мог видеть ложку, с которой проливалась жидкость, пока Николь подносила ее ко рту.
– Вероятно, вы все читали это. – Гамаш поднял номер «Ла журне».
Все закивали.
– Они, конечно, имели в виду меня, но это ничего не значит. После долгого уик-энда никаких новостей нет, поэтому решили вытащить на свет божий дело Арно. Это все. Не хочу, чтобы это мешало вашей работе. D’accord? [50]
Он оглядел команду. Агент Лемье согласно кивал, агент Николь отжимала суп с кончиков волос с помощью бумажной салфетки и притворялась, что не слышит его. Инспектор Бовуар внимательно посмотрел на шефа, резко кивнул и принялся запихивать в рот громадный сэндвич с ростбифом и хреном на круассане.
– Агент Лакост?
Изабель Лакост сидела неподвижно, глядя на Гамаша. Она не ела, не кивала, не говорила. Просто смотрела.
– Ответь мне, – попросил Гамаш.
Он перестал есть, сложил руки на коленях и все внимание сосредоточил на ней.
– Мне кажется, тут что-то есть, сэр. Вы всегда говорите, что ничто не случается беспричинно. Я думаю, что есть своя причина и у появления этой заметки.
– Что это за причина, по-твоему?
– Вы знаете, что это за причина, сэр. Та же, что и всегда. Они хотят избавиться от вас.
– И кто же эти «они»?
– Люди в Квебекской полиции, которые остаются преданными Арно.
Лакост выпалила это не задумываясь. Еще бы, ведь она все утро размышляла об этом, вот и пришла к такому заключению.
Как он воспримет ее слова?
Арман Гамаш смотрел через стол прямо ей в глаза. Его собственные карие глаза глядели спокойно, задумчиво и уверенно. Агент Лакост никогда не забывала, что в любом хаосе, невзирая на все угрозы и стрессы, на все нападки, словесные и физические, они продолжали ловить преступников. И всегда за все отвечал спокойный и сильный старший инспектор Гамаш. Он стоял во главе их отдела, и на то были свои основания: он ни разу не дрогнул. Как не дрогнул и сейчас.
– Пусть они остаются при своих причинах, – сказал он наконец. – Мне не обязательно об этом думать.
Он обвел взглядом свою команду. Даже агент Николь смотрела на него, чуть приоткрыв рот.
– А как насчет остальных? – спросила Лакост. – Местных жителей? Или других агентов полиции? Ведь люди поверят в это.
– И что?
– Это может повредить нам.
– И что я должен сделать? Выйти на улицу и кричать, что все это ложь? Я могу сделать две вещи. Могу расстроиться и разволноваться. А могу не обращать на это внимания. Как по-вашему, что я выберу?
Он улыбнулся. Напряжение спало впервые с той минуты, как они собрались, и все смогли продолжить ланч и свои отчеты. К тому времени, когда Оливье забрал пустые тарелки и принес сырную закуску, Бовуар и Гамаш уже успели разогреть своих подчиненных. Робер Лемье сообщил о своем разговоре с месье Беливо.
– Что нам известно о его жене? – спросил Бовуар. – Как ее звали – Жинетт?
– Пока нам ничего не известно, – сказал Лемье, – кроме того, что она умерла несколько лет назад. Это важно?
– Может, и важно. Жиль Сандон намекал, что смерть двух женщин, с которыми был связан месье Беливо, неслучайна.
– Возможно, ему об этом нашептало дерево, – пробурчала Николь.
– Что это вы там бормочете, агент? – напустился на нее Бовуар.
– Ничего, – ответила она. Суп капал с ее волос на подбитые плечики дешевого костюма, на груди скопились крошки. – Я просто не думаю, что мы должны серьезно относиться к тому, что говорит Сандон. Он явно чокнутый. Да вы только послушайте – он с деревьями разговаривает. То же и эта колдунья. Рассыпает соль, зажигает свечи и говорит с мертвыми. Неужели вы воспринимаете всерьез то, что она говорит? – Этот вопрос она адресовала Арману Гамашу.
– Идемте со мной, агент Николь.
Гамаш аккуратно положил салфетку на стол и поднялся. Не сказав больше ни слова, он открыл застекленную дверь в мощенный плиткой внутренний дворик в той части бистро, что выходила на реку.
Бовуар представил себе на мгновение, как шеф швыряет Николь в воду, как ее руки молотят пенистую воду и исчезают в пучине и как ее тело через неделю выносит в несчастный Атлантический океан.
Но вместо этого команде пришлось наблюдать, как Николь бешено жестикулирует и даже топает ногой, а Гамаш слушает с суровым и серьезным лицом. За ревом реки их разговор не был слышен. Наконец Гамаш поднял руку, и Николь замолчала. Он заговорил. Она выслушала, развернулась и пошла прочь.
Гамаш с озабоченным видом вернулся в бистро.
– Она уезжает? – спросил Бовуар.
– Она возвращается в оперативный штаб.
– А потом?
– Потом она пойдет со мной в старый дом Хадли. Я хочу, чтобы вы тоже пошли, – сказал Гамаш агенту Лакост.
Жан Ги Бовуар сумел промолчать и даже выслушал отчет Изабель Лакост, хотя мысли его метались. Почему агент Николь здесь? Почему? Если ничто не случается беспричинно, то какова причина ее пребывания здесь? Он чувствовал, что такая причина есть.
– Мадлен Фавро было сорок четыре года, – докладывала Лакост ясным, четким голосом. – Урожденная Мадлен Мари Ганьон, выходец из монреальского среднего класса, росла в квартале Нотр-Дам-де-Грас. На Гарвард-стрит. Воспитание англоязычное.
– Англоязычное? – переспросил Лемье. – Это с такой-то фамилией?
– Ну, скажем, полуанглийское, – признала Лакост. – Отец француз, мать англичанка. Фамилия французская, но воспитание по большей части английское. Училась в школе в Нотр-Дам-де-Грас. Секретарь школы даже помнит ее. Сказала, что в главном коридоре школы висит несколько фотографий Мадлен. Она была спортсменкой года и президентом школьного совета. В общем, из той группы ребят, которым все удается. Еще она была капитаном болельщиков.