– Граждане и гражданки Советского Союза! Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление… Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города – Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие…
– Да они… Да мы их… – Лешка, едва сдержавший улыбку, когда Молотов в слове «гражданки» сделал странное ударение, хотел сказать, что теперь немцам точно конец – Красная армия покажет этим дуракам, как надо воевать! Хотел, но поймал странно неприязненный взгляд отца, коротко бросившего сквозь зубы: «Рот прикрой!» Рот Алексей, конечно же, благоразумно закрыл, но поблескивающие глаза выдавали если и не азарт, то явное ожидание чего-то большого и невероятно интересного.
«Война! Так у нас же этот… пакт! О ненападении. Газеты ведь писали! Вот же гады! Ну, ничего – как напали, так и драпать начнут, – уверенно прикидывал про себя Лешка, сожалея сейчас лишь об одном: ему-то всего шестнадцать! – Сколько понадобится Красной армии времени, чтобы в хвост и в гриву наподдать немчуре? Неделя, две? Ну, пусть даже месяц! В любом случае на фронт мне не попасть – скажут, мал еще. Вот так всегда: все самое интересное происходит без нас! Гражданская, война в Испании, Хасан с Халхин-Голом, финская – люди воюют, настоящие подвиги совершают, а тут…»
– Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами! – договорил репродуктор и умолк.
На несколько мгновений на площади воцарилась тягостная, нехорошая тишина, а затем откуда-то со стороны раздался неимоверно тоскливый женский плач, тут же перешедший в жутковатый вой. Толпа, словно по сигналу, ожила-зашевелилась. Озабоченные помрачневшие лица, тревожные, растерянные, испуганные взгляды – и ни одного смешка, ни одного веселого возгласа. Алексей опасливо покосился на отца и только сейчас, пожалуй, начал соображать, что происходит действительно нечто очень нехорошее. Миронов-старший вдруг показался ему враз постаревшим лет на десять.
– Я – в депо, – отец тяжело затянулся новой папиросой, – а ты дуй домой! Картошки свари – сам поешь и мне вечером принесешь. Хлеба, яиц пару. Да, в магазин сходи – макарон купи, масла постного. Папирос… Нет – махорки возьми пачек десять. Спички и соль тоже не забудь. Хотя… В общем, если очередь будет, то постой, не ленись! Деньги в комоде – знаешь. Ну все, пошел я…
Лешка проводил взглядом отца и заторопился домой. Дел предстояла куча: выполнить все поручения и непременно найти Гришку Штильмана, дружка закадычного, – надо же было с кем-то обсудить невероятные новости и посоветоваться, прикинуть, нельзя ли как-нибудь поскорее попасть в военкомат и попробовать записаться добровольцем на фронт…
Война тяжелой грозовой тучей ворочалась и громыхала на западе, но тень ее непостижимым образом распространялась на всю страну – «с южных гор до северных морей» и от Бреста до далекого Владивостока. Сводки Совинформбюро не радовали – то и дело в них звучало: «тяжелые оборонительные бои» и «наши войска оставили». Далее звучали названия известных городов и множества населенных пунктов, о которых Алексей слышал впервые в жизни, – украинских, белорусских, прибалтийских. Когда шестнадцатого июля немцы взяли Смоленск, Миронов-старший только сплюнул и коротко выругался.
– Прет, сволочь! Если и дальше так пойдет, то скоро и до нас доберется. Сколько ж драпать-то будем, а? О чем они там думают, мать их за ногу?! Эшелон за эшелоном за Урал гоним… Эвакуированных, видел, сколько?
Лешка видел. И эшелоны, и толпы эвакуированных, на лицах которых читались испуг, страшная усталость и какая-то особенная печать знания того, что можно понять, лишь побывав под настоящим обстрелом или бомбежкой. Белогорск за все это время бомбили всего раза три-четыре, и Лешка бегал смотреть на здоровенные воронки и несколько разрушенных домов, хотя главной целью немецких летчиков были, конечно же, железная дорога, паровозоремонтное депо и многочисленные склады.
– Я тут с мастером знакомым переговорил, – отец ловко свернул махорочную самокрутку, прикурил, пыхнул сладковатым дымом и продолжил: – Там у них завод эвакуируется. В общем, я договорился – он и тебя в списки внесет. Поедешь. Там же потом и работать будешь – место найдется. Может, и доучишься в какой школе вечерней…
– А ты как же? Я без тебя не поеду!
– А тебя никто и не спрашивает! – повысил голос Миронов. – Не поедет он… Поедешь как миленький, только ветер в ушах засвищет! А я пока здесь остаюсь – депо в любом случае до последнего работать будет. Без дороги и паровозов нынче никак, сам понимаешь. На то мне и бронь дадена. А то стал бы я тут в мазуте ковыряться. Давно бы уже… Вон, считай, совсем зеленых пацанов попризывали, а много они навоюют? Ни ума, ни понятия настоящего!
Слова отца вызвали у Алексея воспоминания не самые приятные. Примерно в середине июля они с Гришкой все-таки смогли пробиться к военкому. План был прост: если не возьмут добровольцами на фронт, то хотя бы попробовать получить направление в военное училище. Несмотря на гениальную простоту, план провалился с треском. Немолодой капитан с воспаленными от недосыпа глазами, донельзя издерганный и явно ненавидящий весь мир, чуть ли не в шею вытолкал «добровольцев» из забитых народом военкоматовских коридоров, да еще и наорал на маявшегося около центральных дверей солдатика: «Петренко, зараза, если ты ко мне еще хотя бы одного сопляка пропустишь, я тебя лично пристрелю! Тут вам не детский сад, понимаешь, а военное учреждение!»
Вскоре Гришка с матерью эвакуировались куда-то в Казахстан, а Алексей продолжил трудиться в депо, куда его пристроил отец. Правда, поскольку зачислили Лешку разнорабочим, то с отцом они виделись не так уж и часто. Миронов-старший пропадал в ремонтных цехах, а Алексей все больше погрузкой-разгрузкой занимался. Дома ночевали через раз – все чаще оставались на ночь прямо в депо. И удобнее, и проще. Опять же, здорово выручала столовая для своих рабочих – кормили пусть и не больно сытно, но хоть какой приварок к карточкам. Карточки на продукты ввели уже в июле, но отоварить их было не так и просто – везде очередь, толкучка, а порой и до драки дело доходило. Лешка несколько раз добросовестно отстоял свое в очередях и теперь совершенно искренне ненавидел любую толпу.
Примерно через неделю после разговора об эвакуации отец вручил Алексею собственноручно сшитый вещмешок, почему-то именуемый в народе сидором, и объявил, что эшелон его знакомого отправляется завтра вечером.
– Тут харчей немного – сколько было, собрал. Ну, бельишко-рубашки, само собой. Денег тоже мало – на всякую ерунду не трать. Документы отдельно держи и чтоб всегда при себе, понял? А то еще примут за дезертира, да и к стенке – сейчас с этим строго. Провожать не приду – в смену мне. Вот так вот, сына… Ты там, смотри, не балуй, ну и вообще… – Миронов-старший неопределенно повел ладонью, потом досадливо махнул рукой и принялся скручивать очередную самокрутку.