Монах перекрестился и поднял правую ладонь.
— Клянусь всеми святыми и Пресвятой Богородицей, я говорю правду!
— Тогда продолжай молиться. — Якоб поднялся, надвинул капюшон на лицо и двинулся к выходу. — Два олуха возле двери как-никак думают, что ты на пути в чистилище. Isicia fomentata. Pulpam concisam teres cum medullasiliginei in vino infuse…
Бормоча рецепты на латыни, палач с силой постучал в дверь. Вскоре кто-то сдвинул в сторону засов, и толстый стражник выпустил Куизля.
— Ну, признался он? — с любопытством спросил толстяк. — Правда, что он заколол двух послушников, развеял в прах часовщика и сношался с автоматом?
Куизль остановился и уставился из-под капюшона на караульных: и у того и у другого возникло вдруг чувство, что стоит перед ними никакой не исповедник, а сама смерть.
— Дьявол искушает человека в самых разных обличьях, — ответил палач ворчливым голосом. — Но зачастую он является в обычном одеянии. Ему не нужны ни сера, ни рога, ни копыта. И, бога ради, ему не обязательно сношаться с автоматами, безмозглые вы бараны. Насколько вообще простирается ваша тупость?
Не сказав больше ни слова, Куизль растворился в звездной ночи.
Симон тем временем был на пути в царство мертвых.
Сначала лекарь ненадолго заглянул к больным паломникам во флигеле, которые по-прежнему находились под опекой Шреефогля. Молодой патриций на удивление хорошо справлялся с возложенной на него задачей и привлек к работе еще несколько шонгауцев. Импровизированный лазарет погрузился теперь в беспокойный сон, лишь изредка прерываемый стонами и кашлем. От последствий лихорадки между тем умерли две пожилые женщины, а лекарь так и не мог сказать, что являлось причиной болезни. Все начиналось с усталости и головной боли, позже к этому прибавлялись жар и понос. Кроме того, заражались ею в одинаковой мере все — и взрослые, и старики, и дети.
Симон невольно подумал о собственных детях. Но, отбросив эти мысли, сосредоточился на том, что ему предстояло. Он решил еще раз осмотреть убитых послушников. А уж с утра можно было позаботиться и о живых.
С щемящим сердцем лекарь спустился по крутой лестнице в пивной погреб. Попасть сюда можно было через пристройку, расположенную возле пивоварни. В царящей под каменными сводами прохладе не верилось, что наверху уже наступило лето. Здесь, в скальных недрах горы, на протяжении двухсот лет хранили пиво, которое не получалось варить в жаркие месяцы. Симон поднял ворот плаща и все равно дрожал от холода.
Прохлада в коридорах и подвалах Андекса служила не только для хранения пива и припасов — зачастую здесь находили временное пристанище и покойники, прежде чем их похоронят на кладбище. С трупами послушников поступили именно так: в первую очередь для того, чтобы избежать всякого волнения до Праздника трех причастий. Погребение жертв предполагаемого ведьмака и убийцы наверняка вызвало бы среди паломников ужаснейшие толки. Но, едва спустившись в подвал, Симон почувствовал, что больше откладывать похороны нельзя.
Он пошел на запах, минуя громадные плесневелые бочки, расставленные вдоль ниш, вырубленных в камне. С потолка капала вода и собиралась в лужи на утоптанном земляном полу. Лекарь шагал с вытянутым перед собой факелом, и шаги его гулко отдавались от стен. Где-то пищали мыши.
Наконец он дошел до конца коридора. В левом углу вместо бочки стоял обшарпанный стол, и на нем лежали два накрытых белой материей тела. Симон сделал глубокий вдох, затем вставил факел в одну из трещин в скале и откинул первое полотнище.
Вонь поднялась такая, что лекарь отвернулся на секунду-другую, чтобы его не вывернуло. Наконец он снова взглянул на труп.
Это был Келестин, подручный аптекаря, Симон уже осматривал его два дня назад. За это время окоченение спало, и в тех местах, куда подтекла кровь, расползлись фиолетовые пятна. Но шишка на затылке еще хорошо прощупывалась. Симон не сомневался, что неизвестный сначала ударил послушника, а затем утопил.
Не обнаружив ничего нового, лекарь откинул второе покрывало. Он уже более-менее свыкся со зловонием, но при виде мертвого Виталиса покрылся испариной. Такой красивый когда-то подмастерье теперь выглядел так, словно побывал в когтях самого Цербера. Голова повернута под неестественным углом, кожа на спине и ногах обуглилась, а правая рука обгорела настолько, что несколько пальцев, судя по всему, отвалились. От трупа и сейчас исходил едкий запах гари.
Симон задавался вопросом, что за сила способна была породить такое пламя. Лет десять назад он уже видел труп казненного на костре преступника, но тогда тело, съежившееся до размеров детского, обгорело равномерно и полностью. А здесь огонь бушевал, по всей вероятности, лишь на спине, ягодицах и задней поверхности бедер. Симон склонился над трупом и постучал пальцем по твердому черному мясу.
Вдруг он насторожился: в нескольких местах к коже пристал белый порошок, происхождение которого лекарь объяснить не мог. Он поскреб его ногтем и поднес несколько крошек к носу; поморщился с отвращением. Порошок пах гнилым чесноком.
Что, если и вправду колдовство? Возможно ли нечто подобное?
Ощупав еще раз обугленную местами голову, Симон обнаружил через некоторое время трещину на затылке, примерно в том же месте, что и у бедного Келестина. Что, если и Виталиса ударили тем же способом? Или он ушибся при падении? А может, этот удар убил послушника прежде, чем его охватило это дьявольское пламя?
Только Симон собрался внимательнее осмотреть рану, как факел выпал вдруг из трещины и упал с шипением на пол. Последняя вспышка озарила своды, и в погребе воцарилась кромешная тьма.
— Черт!
Симон ухватился за стол, чтобы не потерять чувство пространства, задел рукой холодное тело Келестина и невольно отпрянул. Отступил на шаг, споткнулся и сильно ударился головой о бочку. Грохот разнесся по подвалу, после чего снова воцарилась полная тишина.
Фронвизер почувствовал, как учащенно забилось его сердце. Он не сомневался, что и без факела смог бы отыскать выход на поверхность. Но при мысли остаться в темном погребе наедине с двумя трупами ему стало немного не по себе. Симон осторожно поднялся и уже двинулся ощупью к выходу, но в следующий миг застыл на месте.
Один из трупов светился.
От тела юного Виталиса исходило странное зеленоватое свечение. Очень слабое, как у светлячка, и все же оно окутывало труп зловещим сиянием, при виде которого у Симона волосы встали дыбом.
Скованный страхом и вместе с тем очарованный, Симон не мог отвести взгляд от светящегося трупа, как вдруг по другую сторону стола что-то громыхнуло. Словно где-то в недрах горы пробуждался каменный голем.
Для молодого лекаря это оказалось слишком. Он отступил на пару шагов, затем развернулся и бросился, объятый ужасом, к выходу. Снова что-то стукнуло. Симон споткнулся, тут же вскочил и врезался головой в дверь. Не чувствуя боли, он отчаянно шарил в поисках ручки, а отыскав ее, выскочил наконец к лестнице: сверху блекло струился лунный свет. Обернувшись напоследок, он снова увидел свечение в глубине подвала, после чего устремился к поверхности и не останавливался до тех пор, пока не оказался возле пивоварни — под усеянным звездами небом.