На сей раз Даглан решил прибегнуть к тактике, уже использованной им два года назад во время проживания в одном из отелей Брайтона. В «Отеле Трокадеро» он предстал в личине Уильяма Финча, коммерсанта из Бристоля. Дежурный администратор попросил заполнить бланк, не удостоив даже взглядом предъявленное ему рекомендательное письмо, но озаботился багажом.
– У меня только эта сумка. Завтра я отправлюсь на вокзал, куда доставят мой чемодан, господин… Феликс Жодье, – закончил он свою мысль, прочитав на медной дощечке фамилию тучного человека с багровым лицом, сидевшего за стойкой.
– Отлично, господин Финч, на этом все. Сейчас Гедеон покажет вам дорогу.
Молодой коридорный, юноша внушительного роста и телосложения, проводил до номера этого роскошного клиента – красивого седеющего господина лет пятидесяти, судя по легкому акценту, британца.
– Мебель приобретена в сверхмодном магазине «Бон Марше», так что вы, сударь, будете чувствовать себя как дома.
Фредерик обошел номер. Кровать, стол, шкаф, кресло, к комнате примыкают ванная и туалетная комнаты. Затем наградил Гедеона поистине царскими чаевыми, тут же завоевав его симпатию.
Оставшись один, Даглан повернул к стене висевшую над диваном репродукцию «Джоконды». Он терпеть не мог ни ее взгляда, будто в чем-то его обвинявшего, ни загадочную, ироничную улыбку. Фредерик никак не мог понять, почему все превозносили до таких небес эту прославленную красоту, в то время как сам он считал ее пошлой и безвкусной. Он открыл окно. С узкого балкона можно было увидеть Сену. Слева, на набережной Дебийи1, [22] у левой оконечности садов, на холме Шайо расположилась Андалузия мавританских времен – аванпост Дворца колоний. На его вершине над разноцветными крышами возвышался дворец Трокадеро. Противоположный берег, Марсово поле, был украшен пирогом с воткнутой в него гигантской свечой, вокруг которого расположился целый опереточный городок, привлекавший толпы зевак, тяжело нагруженных сотнями сувениров с Всемирной выставки, достойных всех сокровищ Британской короны.
Даглан закрыл балконную дверь и внимательно присмотрелся к полу, покрытому безвкусным ковром с цветочным узором. Внимательно изучил края, прибитые гвоздями к паркету, и бросил взгляд на свои огромные карманные часы. Пять минут седьмого. Нужно полежать пятнадцать минут, немного привести себя в порядок и поужинать.
В ресторане, набитом битком, ему было зарезервировано место за столиком на четверых, где обедали одинокие постояльцы, главным образом мужчины. Напротив сидел цветущего вида тип с округлым брюшком, который представился Арчибальдом Янгом из Глазго, после чего, без лишних фасонов, вновь уткнулся в свою тарелку. Справа расположился американец – по крайней мере, такой вывод можно было сделать из «о'кей», которое он пролаял официантке, почтительно называвшей его «господином Уолтером». Это был хмурый субъект с тяжелым взглядом, густыми каштановыми бакенбардами на щеках и круглой шкиперской бородкой. Манерный англичанин по левую руку от шотландца – набриолиненные волосы и тоненькие усики – привстал и словоохотливо заявил о своем присутствии.
– Pleased to meet you, Энтони Форестер, из Лондона… Я плохо говорить французский, but no problem с деньги и улыбки, it’s very simple to amuse oneself in this wоnderful Paris [23] !
– Уильям Финч, из Бристоля, – промолвил Фредерик Даглан, расстегивая пиджак.
Энтони Форестер удивленно вытаращился на него.
– Sorry, I thought you were French [24] .
В меню предлагался стандартный набор блюд, подаваемых в ресторанах «Бульон Дюваль» [25] . Суп, мясо или рыба, овощи, сыр, десерт и фрукты. Энтони Форестер оказался быстрее всех. В тот момент, когда Фредерик Даглан, он же Уильям Финч, погрузил ложку в густой грибной суп, Форестер встал из-за стола, откланялся и удалился, оставив после себя запах фиалок, заставивший чихнуть американского ворчуна с бакенбардами, но ничуть не помешавший Арчибальду Янгу, который в этот момент как раз отрезал себе кусочек рокфора.
Фредерик Даглан лег спать рано, так как был подвержен неврастении, которая с каждым месяцем одолевала его все больше и больше. Все началось с незначительного приступа усталости, случившегося с ним во время прогулки по Национальной Галерее весной 1896 года. Тогда он надолго залюбовался полотнами Тернера [26] . Картины маслом и акварели этого мастера увлекли его во вселенную, озаряемую чередовавшимися сполохами молний, воскрешающую в памяти сцены из собственной жизни Фредерика и вызываюшую в душе острую ностальгию. Эти обострения, вначале довольно редкие, случались все чаще, пробивая брешь в его беззаботном отношении к тому, что будет завтра. Опасаясь обусловленных возрастом недугов, Даглан стал откладывать на черный день деньги, призванные поддержать его в старости, пряча их в надежных местах. Порой накатывала черная меланхолия, напрочь лишая его сил. Когда же она отступала, Фредерику приходилось долго восстанавливаться перед тем, как заняться чем-то новым.
Этим вечером, прежде чем встать, он битый час лежал в кровати, обессиленный и изнемогающий от жажды. Даглан направился в ванную и открыл кран, но обнаружил, что воды нет, и выругался. Выражать дирекции протест было нельзя – это могло воспрепятствовать воплощению в жизнь его плана. Фредерик сглотнул слюну, зажег лампу у изголовья кровати и подошел к окну, чтобы убедиться, что шторы плотно задернуты.
Затем достал из дорожной сумки клещи и вытащил с их помощью шесть гвоздей, которыми был прибит к паркету угол ковра. Особый интерес у него вызвало расположение дощечек. Зубные щипцы, украденные у одного дантиста, оказались идеальным инструментом, чтобы их расшатать.
Стоя на коленях, он обливался потом и осторожно простукивал пол, представляя себя хирургом, рассекающим плоть пациента. Даглан предпочитал действовать медленно, лишь бы дощечки не издавали ни малейшего скрипа. Его усилия были вознаграждены в полночь, когда под паркетом обнаружилась полость. Фредерик снял брюки, скатал их в плотный ком, спрятал внутри и добавил к ним кошелек, не забыв предварительно вытащить из него все деньги.
Еле разогнув ноги, он перехватил в висевшем над камином зеркале свое отражение – смутный образ человека с голым торсом и в длинных кальсонах. Его решительное лицо приняло какой-то болезненный вид, в глазах стоял суровый блеск. Внезапно Даглана охватила неистовая тревога, и он спросил себя, не совершает ли безумия. Он кивнул головой своему двойнику, испытал в душе соблазн вновь улечься в постель, но устоял перед ним – работа была еще не закончена. Фредерик спрятал пачку банковских билетов и документы между стеной и трюмо, вновь вставил дощечки паркета в пазы, извлек из сумки кисть и баночку отдававшего смолой лака и покрыл им прямоугольный участок пола. Затем потянулся и выглянул на улицу. Было три часа ночи, во дворе царил кромешный мрак. Даглан открыл окно. Запах сосновой смолы улетучился. Страх прошел, дело сделано, теперь оставалось лишь следовать намеченному плану, и тогда все будет хорошо.