Между тем автомобиль уже бежал по центру города. Холодное солнце пускало зайчики от зеркальных витрин, попадая ненароком на лица прохожих. На другой стороне улицы лежала полуденная тень, напоминающая графическую растушевку. В окнах дворцов блестела императорская позолота. Суеты почти не было. Петроград совсем не походил на столицу воюющей державы, он скорее напоминал генерала при всех регалиях, спешившего на Высочайшую аудиенцию.
До ателье оставалось не более трех кварталов. Клим Пантелеевич повернулся к жене и сказал:
— Не забудь, играем в любовников.
— Я жду с нетерпением, милый, когда окажусь в твоих объятиях, — пролепетала Вероника Альбертовна и одарила мужа томным взглядом.
— Умница! — засмеялся Ардашев. — Ты прекрасная актриса!
— Ну почему же актриса? Мы не были близки уже неделю. Ты разве этого не заметил?
— Да, — согласился Ардашев. — Нам все время что-то мешало: то полицейский пожаловал, то спиритический сеанс, то среди ночи я заявился с этим сыщиком Филипповым…
— Ой, ой, ой! Можно подумать! — Она кокетливо покачала головой. — Это все пустые отговорки! Спали-то мы в одной кровати, но никаких предложений — ни в письменном, ни в устном виде — от вас, сударь, ко мне не поступало… Нет, Клим, все дело в том, что за эти двадцать с лишним лет я тебе надоела, — грустно выговорила супруга, глядя куда-то в сторону.
— Не выдумывай!
— Ты знаешь, покойная Вяземская, считая нас любовниками, просила уступить тебя ей хотя бы на одну ночь…
— Ох, Господи! — покачал головой Ардашев. — И что же ты ей ответила?
— Дабы не вызывать у нее подозрения, я сделала вид, что согласна.
— Представляю, насколько был неприятен такой разговор.
— Это само собой. Но меня возмутила даже не столько ее просьба, сколько ее уверенность в том, что ты не откажешься от удовольствия развлечься с ней. Значит, подумала я, она прочитала это в твоих глазах.
— Я притворялся, — улыбнулся Клим Пантелеевич и остановил автомобиль перед входом в салон «Мадам Дюклэ». Он обошел вокруг машины, открыл дверь и подал руку: — Прошу вас, сударыня.
— Вы очень любезны.
Оказавшись внутри, они оставили одежду в гардеробной. Завидев их, закройщик отворил дальнюю примерочную и оставил ключ внутри. Первым туда вошел Ардашев. За ним, закончив рассматривать себя перед зеркалом, проследовала Вероника Альбертовна. Статский советник дважды провернул ключ в замке.
Да! Действительно, эта комната располагала к тайным встречам. В ней не было окон, но имелся канделябр со свечами. На стенах, украшенных обоями с восточным орнаментом, висели две картины с изображением обнаженных наложниц султанского гарема и одно зеркало. В углу стоял кожаный турецкий диван; в изголовье лежала аккуратная стопка белоснежного белья. Напротив — одежный шкаф и два стула. Пол был застлан недорогим, но мягким ковром. Посередине небольшого круглого столика господствовала ваза с букетом алых роз. Тут же на стеклянном блюде — горка с виноградом, мандаринами и свежей клубникой; коробка шоколада, бутылка вечной «Вдовы Клико» и два хрустальных бокала завершали натюрморт. Была здесь и вторая дверь. Она вела в умывальную комнату.
Клим Пантелеевич зажег свечи, откупорил бутылку шампанского и наполнил бокалы.
— За нас! — провозгласил он.
— За любовь! — ангельским голоском пропела супруга.
В тусклом пламени свечи он увидел лицо совсем другой женщины, не той, кроткой и домашней жены, которая встречала его каждый день. Теперь это была «мадам похоть». Она смотрела на него с вожделением самки, давно не имевшей интимной близости. Вероника поставила бокал, сладострастно провела кончиком языка по губам и стала быстро раздеваться, точно боясь, что ей помешают вдоволь насладиться возлюбленным.
И весь мир будто перевернулся. Они почти не говорили. Слышался стон и обрывки сладкого, как горячий шоколад, шепота: «милый», «ты прелесть», «еще!», «о Боже!»…
Неожиданно Вероника припала губами к уху мужа и, не выпуская его из объятий, прошептала:
— Я заметила, что за нами наблюдают. У турчанки на картине живой глаз.
— Пусть завидуют, — одними губами промолвил Ардашев, покрывая поцелуями ее нежную шею.
— Да! Пусть! — выдохнула она и вновь провалилась в бездну бесконечного счастья.
Турецкий диван хоть и предназначался для совокуплений, но таких страстей не видывал давно. Он стонал, покряхтывал, точно ветхозаветный дед, ругался и грозил развалиться, если его не перестанут раскачивать. Но Вероника была бесподобна. Изобретательная, как парижская куртизанка, и старательная, как наложница, получившая, наконец, долгожданную возможность усладить султана, она не жалела ни металлические пружины, ни статского советника. Дама потеряла голову. И была прекрасна.
Все закончилось так же неожиданно, как и началось. Вероника, точно гимназистка, согрешившая с преподавателем, посмотрела на мужа и зарделась. Она закуталась в простыню, как в тунику, и прошмыгнула в умывальную комнату.
Когда супруга вернулась, Ардашев, откинувшись на спинку измученного дивана, смотрел в потолок. Его лоб покрылся испариной.
— Милый, тебе плохо? — заботливо осведомилась она.
В ответ он лишь усмехнулся:
— Напротив. Так хорошо мне давно не было.
— Ты меня любишь?
— А разве можно тебя не любить?
Он налил шампанское, и они вновь выпили. Вероника отщипывала виноград и, глядя на мужа, хитро улыбалась. И в этой улыбке проскальзывало что-то знакомое, но чужое, не ее. Ардашев силился, но никак не смог понять, кого именно она ему напомнила в этот момент.
— Клим, а давай, когда кончится война, поедем в Крым, в Ялту, а? Ты говорил, там хорошо…
— Обязательно, — машинально ответил Клим Пантелеевич и тотчас вспомнил: именно так ему улыбалась Лика — его «дама с собачкой». Прошло уже три года, а он все никак не мог забыть ту раннюю ялтинскую весну 1912 года, и Ореанду, и Ай-Тодорский маяк… — Да, — согласился он, — там очень красиво. Я бы хотел посмотреть, как цветет черная магнолия.
…Дорога домой показалась короткой. Автомобиль, будто обидевшись, что о нем на время забыли, злобно урчал на поворотах, не позволяя другим машинам себя обгонять. И уже в квартире, за ужином, Вероника заметила с сожалением:
— Ой, я опять оставила в ателье свое новое платье. Оно давно готово.
— А ты позвони им, пусть доставят, — предложил Клим Пантелеевич и добавил: — Но только сделай это послезавтра, часика, этак, в четыре пополудни. Хорошо?
— Как скажешь, — пожала плечами Вероника Альбертовна и сказала: — Ты знаешь, я слышала в салоне, как ювелир Шмулевич отчитывал за нерасторопность какого-то портного. Интересно, неужели он выкупил долги у Мориса Гюстена и теперь всем заправляет? После смерти Вяземской там все перемешалось, и уже не разобрать, кто главный.