Пятнадцатого сентября 1505 года я легла в постель и родила моего пятого ребенка, девочку, которую Филипп приказал окрестить Марией в честь его покойной матери. Сразу же после моих родов он снова уехал, оставив меня под охраной дона Мануэля и на попечение немногих преданных женщин.
Ребенок был здоров, со светлой кожей Габсбургов и копной жестких рыжих волос. Но я недолго радовалась девочке: вскоре на меня впервые навалилась молочная лихорадка, сводящая в могилу многих рожениц. Встревоженные врачи посоветовали дону Мануэлю снять с меня все ограничения. Дон Мануэль согласился, но только после того, как отправил Марию и ее кормилицу в Савойю, к другим моим детям и их тете Маргарите.
Призвав все оставшиеся силы, я написала Маргарите еще одно письмо, которое Беатрис доверила кормилице. В нем я просила ее помнить, что дети мои ни в чем не виноваты и никто не должен использовать их в своих целях. Я вверяла детей ее заботе, пока не смогу с ними воссоединиться.
Лихорадка чуть меня не прикончила. Едва успев отправить письмо, я провалилась в огненный ад. Позже Беатрис рассказывала, как они с Сорайей не отходили от моей постели, беспомощно наблюдая, как я мечусь в бреду. Только в конце октября я смогла встать с постели, и лишь в ноябре у меня хватило сил выйти в сад, чтобы глотнуть свежего зимнего воздуха.
Меня радовало лишь одно: судя по тревожным расспросам и ежедневным визитам дона Мануэля, одна только мысль, что я могу умереть, вызывала у него невыносимый ужас. Моя смерть стала бы катастрофой для него и Филиппа. Без меня они не получили бы ничего. По закону отец мог посадить на трон моего сына и править как регент от его имени. Мечта моих врагов об Испании Габсбургов, превратившая нашу жизнь в кошмар, погибла бы, не успев осуществиться.
Умирать я не собиралась. Хоть врачи и называли мое выздоровление чудом, я знала, что мое время еще не пришло. Надев меховой капюшон и сунув руки в муфту, я часами сидела в саду, глядя, как темнеет свинцовое небо и замерзает на земле моя тень. В воздухе порхали снежинки. Я надеялась, что снег похоронит под собой Фландрию, превратив ее в ледяную могилу.
Потом настал день, когда ко мне заявился дон Мануэль. Беатрис встала, и к щекам ее прилила кровь. Дав ей знак отойти, я холодно посмотрела на него. Он низко поклонился, едва не уронив с головы огромную бобровую шапку. Всем своим видом он выражал почтение, давая понять, что произошло нечто важное.
– Ваше высочество, у меня хорошие новости. Наше письмо добралось до Кастилии, и пришел вызов от кортесов. Как только завершатся все необходимые приготовления, мы отправляемся в Испанию.
Я молча выслушала его. Он снова поклонился, придерживая шапку, затем запахнул толстый плащ и поспешно ушел.
Я взглянула на Беатрис. Снег вокруг нас усиливался, очертания деревьев, которые были подстрижены в виде стоящих на задних лапах зверей, становились размытыми.
Впервые за все проведенные вместе годы моя преданная фрейлина и подруга не заметила моего беспокойства. Беатрис подошла ко мне и обняла:
– Наконец-то, принцесса, мы едем домой!
Домой.
– Да, – тихо сказала я. – Все только начинается.
Ибо она была создана, чтобы вынести все тяготы этого мира, и смелость никогда ее не подводила.
Анонимные хроники
Я стояла на берегу залива Фриш, который бурлил подобно гигантскому котлу. Сильный ветер подбрасывал на волнах нашу флотилию, словно горстку золоченых пробок. Начинался сезон зимних штормов, и даже самые отважные рыбаки не осмеливались выходить в море в такую погоду. Но для моего мужа это не имело значения: ничто не могло стать преградой для его безграничного тщеславия.
Я улыбнулась.
После того как Филипп отправил мое письмо, у него не осталось иного выбора, кроме как достичь согласия с королем Фернандо. Затем начались поспешные приготовления к соперничеству с зимними штормами. Филипп расхаживал по пристани, словно только что помазанный король, выкрикивая приказы налево и направо. За ним семенил дон Мануэль. Мне же оставалось лишь размышлять над столь неожиданным поворотом событий. Я жалела, что со мной нет Лопеса, который помог бы распутать все нити, приведшие меня в конечном счете к путешествию в Испанию.
Естественно, я уже знала, что Филиппа не волнуют никакие договоренности ни с моим отцом, ни с кем-либо еще. Он мог разорвать их в любой момент, – собственно, он так уже и поступил, по крайней мере мысленно. Иначе зачем ему было брать с собой всю свою стражу и отряд германских наемников? К чему целый арсенал арбалетов, мечей и копий и флот из семидесяти с лишним кораблей? Объяснение могло быть только одно: мой муж готовился к войне.
Я тоже готовилась к ней – только мне не требовалось ни единого бойца.
Филипп подошел ко мне. На нем был темно-желтый камзол из расшитой золотом парчи и подбитый куньим мехом плащ. Последние недели он неустанно упражнялся, сражаясь на турнирах и тренируясь с луком и мечом, чтобы сбросить лишний вес и вновь обрести мускулистую фигуру, казалось заслонявшую теперь все вокруг.
– Пора. – Он властно кивнул в сторону моих фрейлин: – Им придется путешествовать с остальной нашей свитой. На флагманском корабле нет места.
– Беатрис и Сорайя поплывут со мной, – ответила я. – Они могут спать в моей каюте. Мне и так пришлось оставить детей. Вряд ли ты ждешь от меня еще каких-то жертв.
Он уставился на меня. Наши взгляды встретились и оба были одинаково холодны. Хотя я порой грустила, что наша юношеская любовь превратилась в жестокую игру, на самом деле в моей душе уже не осталось к нему никаких чувств. Он стал для меня полностью чужим.
– Поступай как знаешь. Только поторопись, а то оставлю тебя на берегу.
Он направился прочь. Я не спеша последовала за ним к шлюпке, которая должна была доставить нас на наш галеон, если, конечно, он раньше не перевернется и не утонет.
Наступила ночь, скрыв берег под покровом тьмы.
Оглядываться я не стала. Я уже решила, что во Фландрию никогда больше не вернусь.
* * *
На третий день, когда мы огибали побережье Британии, с неба к моим ногам упала птица. Взглянув на пернатое тельце и беспомощно раскрывающийся клюв, я уже собиралась присесть, как вдруг матрос рядом упал на колени:
– Нет, ваше высочество, не трогайте ее! Это дурной знак!
– Ерунда, – усмехнулась я. – Всего лишь несчастный заблудившийся воробей.
Я подняла слабо бьющую крыльями птичку. Одно крыло было вывернуто под неестественным углом, возможно сломано. Я огляделась, ища Беатрис.
Матрос в ужасе наблюдал за мной:
– Умоляю вас, ваше высочество, бросьте ее в море! Прошу вас, во имя Господа! Она нас погубит!
Рассмеявшись, я пошла в свою каюту, где положила воробья на койку. Наполнив кубок пресной водой из бочки, я начала поить птичку каплями с пальца, напевая ей, словно младенцу. Закутав птицу в шаль, я баюкала ее в импровизированном гнезде под бормотание моря, скрип корабельных снастей и шорох волн.