На четвертый день приехал доктор Сантильяна, дородный и толстощекий. Он сразу же занялся Филиппом: ощупал его распухшие железы, осмотрел побелевший язык и покрасневшие глаза. Потом, что-то задумчиво пробормотав, отошел посоветоваться с доктором Паррой. Я направилась туда, где стояли врачи.
– Ну? Что с ним?
Сантильяна бросил взгляд на постель, где лежал на взбитых подушках Филипп. Глаза его были закрыты, бледное лицо почти сливалось с бельем.
– Ваше высочество, – сказал Сантильяна, – не могли бы мы выйти?
Я слегка удивилась, видя, что Филипп без сознания, но все же повела врачей во внутренний дворик. Солнце освещало разноцветные плиты и журчащий замшелый фонтан. Я моргнула, давая глазам привыкнуть к яркому свету после полумрака комнаты.
Какой прекрасный день…
Я села на каменную скамью, безмятежно сложив руки на коленях. Сантильяна и Парра озадаченно переглянулись, затем тучный доктор шумно выдохнул:
– Ваше высочество, даже не знаю, с чего начать…
– Просто говорите. Что бы ни было, я хочу знать правду.
– В общем… это не водянка, как мы сперва подумали.
– Тогда что? Чума?
Водянка или чума – какая разница? Мне просто нужно было знать, выживет ли он. От этого зависело все остальное.
– Нет, не чума. – Сантильяна озабоченно вздохнул. – Ваше высочество, я полагаю, у вашего мужа оспа.
– Оспа? – Я ошеломленно уставилась на него. – Хотите сказать, что он болен французским недугом?
– Увы, да. Оспа редко встречается в Испании. Мне самому ни разу не приходилось ее лечить, но симптомы его высочества совпадают с теми, что описывают мои коллеги.
– Но как вы можете быть уверены, если не лечили ее сами?
Внезапно мне показалось, будто земля покачнулась у меня под ногами. Я вспомнила шашни Филиппа с французской шлюхой, которую я поколотила во Фландрии. У нее была язва в уголке рта. Неужели она его заразила? И если да, то не мог ли он заразить меня? Вряд ли – иначе я давно бы уже заболела или по крайней мере не смогла бы зачать.
– Если это оспа, – вздохнул Сантильяна, – он выздоровеет. Симптомы сперва ужасают, но потом проходят. Но это лишь первая стадия – инфекция может скрываться годами. – Он мрачно посмотрел на меня. – Вам следует знать, ваше высочество, что я не слышал еще ни об одном человеке, который избежал бы губительных последствий оспы. Хотя больной может полностью выздороветь и обрести прежние силы, в конечном счете он всегда сходит с ума. Разумеется, при надлежащей заботе у вас вполне могут быть впереди еще многие годы.
В ушах у меня зашумело. Филипп болен французской оспой. Со временем он выздоровеет и к нему вернутся силы. Он будет продолжать бесчинствовать еще многие годы, прежде чем окончательно сойдет с ума. Всей иронии случившегося я не смогла оценить лишь потому, что представила себе еще более ужасающую картину будущего, в котором от меня избавятся вообще, а Кастилией будет править безумный король, воодушевляя грандов нести хаос и разрушения королевству, которое построили мои родители. Будущего, где нашим сыновьям не останется ничего, кроме праха и смерти.
Я вновь вспомнила полутемную комнату в Аревало и услышала голос матери, обращавшейся к рассерженной, ничего не понимающей пятнадцатилетней девочке: «Я не могла рисковать. Мой долг – в первую очередь защищать Кастилию. Кастилия превыше всего».
То была самая большая несправедливость, какую только мог совершить со мной Филипп.
– Годы? – переспросила я, удивляясь собственному спокойствию.
– Именно. Если мой диагноз верен, вскоре ему станет лучше. Сколько дней уже болеет его высочество? – Сантильяна повернулся к Парре, но едва доктор открыл рот, чтобы ответить, из спальни раздался леденящий кровь рев:
– Где все?
Повернувшись, я, словно в тумане, направилась назад в комнату, но тут же остановилась. Врачи едва не налетели на меня сзади. Филипп сидел на постели, похожий на оживший труп.
Его горящие глаза уставились на меня.
– Жрать хочу. Принеси чего-нибудь поесть. И побыстрее.
* * *
Я принесла бульон из бычьих хвостов и влила несколько ложек ему в рот. Хмуро глядя на меня, он пробормотал, что больше не съест ни кусочка на здешних пирах. Наши взгляды на мгновение встретились, и я поняла: он не может поверить, что я все это время провела рядом с ним. Врачи объявили, что ему становится лучше, и Сантильяна поспешно ушел, отказавшись от платы и радуясь уже тому, что больной не умер у него на руках, хотя поставленный им диагноз лишь отсрочивал смерть.
Я осталась с Паррой в пустом доме, но знала: едва разойдется слух о выздоровлении Филиппа, здесь снова будет полно народу. Времени оставалось совсем мало.
Вытерев с его губ остатки бульона, я поставила пустую миску на поднос.
– Вот так. Если хочешь, потом принесу еще супа. Но пока что тебе нужно отдохнуть, хорошо?
Он пристально посмотрел на меня:
– Тебе-то какое дело?
Я помедлила с подносом в руках.
– Я твоя жена. Тебе еще что-нибудь нужно? – словно издалека донесся мой собственный голос. – Может, подогретого вина, чтобы легче было заснуть?
Наступила тишина. Я бесстрастно смотрела на него, сжимая в руках поднос, и уже само то, что я с легкостью изображала любящую жену у постели мужа, подтверждало, сколь чудовищно он изменил мою душу.
– Нет? Ладно. Я буду в соседней комнате. Постарайся заснуть.
Я направилась к двери. Ноги мои словно налились свинцом, сердце переворачивалось в груди. Уже поставив поднос на буфет и взявшись за засов, я услышала, как Филипп проворчал:
– Если тот доктор, что ты привела, не против – пожалуй, немного вина не повредит.
* * *
Изо рта Филиппа вырывалось судорожное дыхание, грудь едва вздымалась. Последние два дня он что-то неразборчиво выкрикивал, а затем впал в полное молчание. У него снова началась лихорадка, и на этот раз ничто не могло ее победить.
– Вам нужно отдохнуть, ваше высочество, – сказал Парра.
Он тоже крайне устал и был сбит с толку внезапной переменой в состоянии Филиппа. Новый приступ сопровождался кровавым поносом и зловещими язвами на коже, словно его тело гнило изнутри.
– Нет, – устало улыбнулась я. – Но от стакана воды я бы не отказалась.
Поклонившись, он вышел.
Рот Филиппа был открыт, из горла доносился чудовищный хрип: как будто стучит о булыжники площади коровье вымя, полное камней, которое дети используют для игры в мяч. Я взяла его за руку: изнутри веяло теплом, хотя сама кожа казалась холодной и неожиданно жесткой. Филипп научил меня, что значит одиночество и предательство, но я не хотела, чтобы он чувствовал себя одиноко.