— Сыщики? Ишь ты! И что же вам, сыщики, у нас в Ежовке нужно?
— Мы расследуем убийство Надежды Сергеевны.
Лисица показал старухе свое служебное удостоверение. Он не очень-то любил его доставать, но похоже, со старухой иначе нельзя было поступить.
— Ишь ты, — проворчала та снова, внимательно изучив корочку. — Настоящее али поддельное?
— Не сомневайтесь, самое настоящее.
— Ладно уж, поверю тебе, — проворчала старуха. — Только рассказывать-то мне вам и нечего. Почитай, как полвека они тут не появляются. Как профессор помер, так Надя дом сразу же и продала. Хорошие тогда деньги за него выручила. Ну а мебель — нам с матерью. Те люди, что дом купили, со своей обстановкой переехали. Деревня-то наша в ту пору еще не то что теперь была. Тут и люди многие постоянно жили, школа в полутора километрах, наши дети туда бегали. Магазин, почта в трех километрах. Нет, не то что теперь. Надя и нам с матерью тогда же предлагала наш дом продать, в город перебираться. Я этого очень хотела. Да мать моя заартачилась, а я без нее тоже на такое дело решиться не могла. Так и застряла в Ежовке. Видать, тут родилась, тут и помереть мне суждено.
В словах старухи не звучало никакой горечи, одна сухая констатация факта. Видимо, состарившись вместе со своим домом, Вероника Степановна не замечала его ветхости и убожества. А сейчас, вспомнив свои молодые годы, она и вовсе приободрилась, оживилась и заговорила куда охотнее, чем вначале.
— Профессор-то наш совсем не бедный был. Дом этот, в котором теперь овцеводы живут, он построил. В те годы со стройматериалами сложно было, а он все-таки сумел и материалы, и рабочих найти. Все повторял, что сам родом из Луги, в здешних местах свое детство провел, лучше ему ничего и не надобно. Но его жена, вот запамятовала, как ее звали, сдается мне, иного мнения была.
— Значит, Надежда Сергеевна не любила бывать в деревне?
— Кто? А-а-а… Надя-то… Ну, а ей-то чего? Ее мнения вообще никто не спрашивал. Надя от первого брака у профессора родилась.
— Что? Кто родился? О ком вы говорите?
— Да вот о ней, о Наде.
И старуха ткнула пальцем в половинку фотографии, где и в самом деле стояла Надежда Сергеевна.
— Дочка она профессорская. Старшая. А на ручках у нее младшенькая профессора девочка — Лариска.
— А вы ничего не путаете?
— Чего мне путать-то? — даже удивилась старуха. — Отлично помню. У Нади у самой в ту пору уже сынок был — Арсений, на годик всего старше Лариски, да только на фотографии его не видать что-то. Ну а мужа Надиного сам профессор терпеть не мог, иначе как лоботрясом пустоголовым он его и не звал. Так что муж Нади тут редко показывался.
— И Надежда Сергеевна, несмотря на такое отношение отца к ее супругу, все равно приезжала к отцу на дачу?
— Так профессор богат был, а у Надиного мужа ни шиша не было. Где ей ребенка летом пестовать? То-то и оно, что только у отца на даче. Может, ей тут и не нравилось многое, да она помалкивала.
Друзья с недоумением уставились на старуху.
— И вы хотите сказать, что Надежда Сергеевна была не женой профессора Завгородцева, а его дочерью?
— Старшей, — уточнила старушка. — От первого брака.
Не замечая взглядов, которыми обменялись между собой друзья, она продолжила увлеченно болтать:
— Надя мне про свою мать рассказывала. С той своей женой профессор уже давно развелся. Ну а с дочерью общался, не забывал, к себе приглашал. Она в семье отца вроде как в няньках должна была быть.
— Как нянькой?
— Ну да, — подтвердила старуха. — Тут как раз Надя и эта девчонка их… Лариска это… за-пе-чат-ле-на.
Было заметно, что сложное слово далось Веронике Степановне с трудом. Но она все же справилась с задачей и теперь была горда собой.
— Но вы это точно помните? — упорствовал Лисица. — Надежда Сергеевна не жена профессора, а его дочь?
— Еще из ума не выжила, чтобы не помнить. Да если вы мне не верите, так у Леонида Семеновича спросите.
— А это кто же такой?
— Ученик профессора. Он в Надю влюблен был. Тихий такой парнишка. Не думаю, что Надя была им увлечена, но ухаживания его принимала. Правда, ей по вкусу больше другой был. Тоже у профессора работал, красивый из себя малый, но дурак. А вот Леонид Семенович — умница. И добряк. И холост. Несколько лет назад приезжал, сказал, что хочет домик для себя приобрести. Вот и подумал о здешних местах, где был так счастлив.
— И что? Приобрел?
— Нет, сдается мне, разочаровался. Наверное, думал, что Наденька его до сих пор тут бывает. А как узнал, что в ее доме давно другие люди живут, погрустнел и сказал, что на его памяти тут веселей было. Телефон свой мне оставил, а приезжать, больше не приезжал. Если мне не верите, ему позвоните да и спросите про семью профессора. Из тех, кто в Ежовке бывал, Леонид Семенович с Надей чаще других общался.
— Обязательно, так и поступим. Спасибо. Давайте его координаты.
Старуха подошла к зеркалу и извлекла оттуда визитку.
— Вишь ты! Важным господином Леня вырос. Визитка у него.
И она показала ее Лисице, к которому после увиденного служебного удостоверения почувствовала большое уважение.
— Преподаватель кафедры прикладной математики, — прочитал Лисица. — Негосударственная высшая школа математики. Интересно.
— Да уж, интересно… Небось подтвердит вам Леня, что не жена Наденька была профессору, а дочь. Стыдно вам тогда будет, что мне самой не поверили.
— Мы вам верим! — запротестовал Лисица, стараясь, чтобы его голос звучал правдиво. — Что вы! Просто у этого Леонида Семеновича могут быть и другие сведения насчет профессора и его семьи. Вы-то их только летом у себя в Ежовке видели. А он мог и в другое время года свободно их наблюдать.
— Ну ладно, — смягчилась старуха. — Но только, если насчет этой фотографии говорить, то вот к этой малышке Надю на лето няней и звали. Только мама моя не любила ребенка Наде давать. Сама возилась, если нужно, а Наде не давала.
— Почему?
— Говорила, что не любит Надя с детьми возиться. При людях вроде как сюсюкает с младенцем, а как одни останутся, ущипнуть или как-то иначе обидеть малыша норовит.
— А профессор и его молодая жена об этом знали?
— Не знаю, о чем они там знали, — проворчала старуха. — Профессор вечно где-то в своих мыслях витал. Как приедет, немного посидит со своими, потом в кабинете запрется, да и давай строчить на бумаге. Что уж он там писал, не знаю, но мать говорила, что он видный ученый и большой ум в науке.
— А его жена?
— Та вертихвостка была. Ей вовсе не до детей, лишь бы наряды примерять с утра и до вечера. Что и говорить, нарядов у нее много было. А все одно, ей в деревне и вовсе скучно жить было. Она при каждой возможности норовила отсюда удрать. Только пока детей у них в семье не было, ей это удавалось. А как приплод появился, тут уж профессор строгость проявил. Ребенку, говорил он, нужен свежий воздух. Будь добра, дорогая, с мая по сентябрь живи в деревне.