После этого, все еще бормоча и не обращая ровно никакого внимания на Филиппа, он снова уселся на сани и стал заканчивать свой завтрак сырым мясом.
«Несчастный!..» – подумал Филипп.
Он все еще чувствовал себя неважно от удара Брэма, но даже и после этого он не находил в себе достаточно сил, чтобы негодовать на него или мстить. По выражению лица Брэма, который так алчно набросился на его еду, он мог догадываться о тех муках голода и лишений, которые ему приходилось испытывать. И все-таки он сам ее не съел. Он для кого-то уложил ее в лукошко, и Филипп понял, что этот кто-то был для него дороже жизни.
Покончив с завтраком, Брэм громко крикнул своим волкам, и все они тотчас же заняли свои места в упряжке. Филипп занял свое прежнее место на санях, а Брэм пошел позади него на лыжах.
Никогда после, всю свою жизнь, Филипп не забывал этого памятного для него дня. Проходили часы за часами, и ему казалось, что ни один человек и никакая ездовая собака не могли бы выдержать такого долгого напряжения в езде и такой быстроты, как Брэм и его волки. Иногда небольшие расстояния Брэм проезжал на санях, но большую часть пути пробегал позади них или же впереди перед волками. Волки почти совсем не получали отдыха. Целыми часами они мчались все вперед и вперед по голой равнине, и стоило им только хоть на минуту остановиться, чтобы передохнуть, как плеть Брэма уже проходилась по их спинам, и они вздрагивали от его ужасного понукания. По всему Баррену наст был настолько тверд, что надобности в лыжах уже больше не представлялось, и несколько раз Филипп соскакивал с саней и бежал рядом с Брэмом. Два раза они бежали, взявшись под руку, плечом к плечу.
В полдень компас показал Филиппу, что они уже сбились с севера и держались теперь на запад. Каждые четверть часа затем он поглядывал на компас, и все время он показывал на запад.
Он догадывался, что Брэма теперь что-то стало подгонять, что он стал очень торопиться и не давал своим волкам ни одной минуты отдыха, и скоро догадался, что это возбуждение в Брэме началось именно с того самого момента, как он присвоил себе его съестные припасы. Но все время Брэм бормотал какие-то неясные слова, так что Филипп ничего не мог понять.
Серый день превратился уже в темноту, когда они наконец остановились.
Брэм указал Филиппу на связку хвороста и так просто, точно они провели в разговоре целый день, сказал ему:
– Огонь, месье…
Волки, как были в упряжи, так и повалились от усталости, положив морды между передними лапами. Брэм медленно обошел их всех и с каждым из них поговорил. После этого он опять замолчал, точно набрал в рот воды. Он достал из медвежьей шкуры котелок, наполнил его снегом и повесил над костром, к которому Филипп поднес зажженную спичку. Так же он поступил и с чайником Филиппа.
– Много мы проехали, Брэм? – обратился к нему Филипп.
– Миль пятьдесят, месье… – ответил тотчас же Брэм.
– А сколько нам еще осталось ехать?
Брэм хрюкнул. Лицо его окаменело. Он держал в руке длинный нож, которым резал мясо карибу. Он уставился на него, а потом вдруг перевел взгляд на Филиппа.
– Я убил человека на Божьем озере, – сказал он, – за то, что он украл у меня этот нож и сказал, что я лгу. Я убил его вот так!.. – И согнул нож так, что он разлетелся пополам.
При этом он неприятно засмеялся. Затем он принялся за мясо и стал резать его на куски для своей своры и долго после этого молчал как немой. Напрасно Филипп старался втянуть его в разговор. Он расспрашивал его о погоде, о волках и о жизни за Полярным кругом. Брэм внимательно слушал его, но ничего не отвечал.
Через час они закончили свой ужин и стали оттаивать снег для питья собакам и себе. Затем наступила ночь, и при свете костра Брэм вырыл себе яму в снегу для ночлега и укрылся санями, которые перевернул над собой вверх полозьями. Филипп же постарался устроиться как можно удобнее в своем спальном мешке, сверху которого положил еще и палатку. Огонь погас. Храп Брэма дал Филиппу понять, что человек-волк уже уснул. Но прошло еще много времени, прежде чем удалось задремать и Филиппу.
Но он тотчас же и вскочил от полученного им толчка в плечо.
– Пора вставать! – раздался над ним голос Брэма.
Было так темно, что, когда он поднялся на ноги, Брэма было вовсе не видно. Слышался только его голос около волков. Это он их запрягал. Уложив на сани спальный мешок и палатку, Филипп зажег спичку и посмотрел на часы. Было три четверти первого.
Целых два часа они ехали не останавливаясь прямо на запад. После этого небо прояснилось, высыпали яркие звезды без числа и осветили вокруг них все. Они ехали по такой же унылой равнине, как и тогда, когда Филипп в первый раз увидел Брэма. То и дело зажигая спички, он продолжал наблюдать направление и посматривать на часы. Было уже три часа, а они все еще мчались на запад. К удивлению Филиппа, они пересекли небольшую группу деревьев. Эта рощица из корявых низкорослых сосен занимала собой пространство не более полудесятины, но теперь уже было ясно, что они приближались к лесу.
От этой рощицы Брэм свернул круто на север, и еще через час они уже то и дело стали встречать на пути отдельные деревья, которые с каждой милей становились все чаще и крупнее, пока наконец они не въехали в дремучий строевой лес. До рассвета они проехали по этому лесу восемь или десять миль. А когда наступил рассвет, серый и угрюмый, то они вдруг оказались около какой-то хижины.
Сердце Филиппа забилось от волнения. Наконец-то здесь он разгадает тайну золотых волос! Такова была его первая мысль. Но когда они подъехали к хижине поближе и остановились у крыльца, он вдруг почувствовал разочарование. В хижине никто не жил. Из трубы не шел дым, и сама дверь была до половины занесена сугробом. Но его мысли тотчас же прервали, потому что Брэм щелкнул плетью и волки рванулись вперед. Брэм опять дико засмеялся, его хохот потряс собой лес, и отовсюду издалека его повторило эхо.
С той самой минуты, как они миновали эту заброшенную и заметенную снегом хижину, Филипп уже сбился с направления и потерял счет времени. Ему казалось, что Брэм уже подъезжает к месту назначения, да и волки смертельно устали. Стал уставать и сам Брэм – он то и дело присаживался на сани. Но все-таки они мчались еще вперед, и Филипп с нетерпением всматривался в даль перед собой.
Было уже восемь часов утра. Прошло уже два часа, как они миновали заброшенную лачугу, и вдруг они въехали в расчищенное в лесу местечко, в центре которого оказалась другая избушка. С первого же взгляда на нее Филипп догадался, что она была обитаема. Тонкая струйка дыма поднималась из трубы, и чувствовался вообще запах жилья. Филипп мог видеть одну только ее крышу, так как со всех сторон эта бревенчатая избушка была обнесена высокой, в шесть футов, оградой, сделанной из толстых сосновых кольев, вбитых в землю.
Шагах в двадцати от того места, где Брэм остановил своих волков, в этой ограде была калитка. Брэм подошел к ней, навалился на нее плечом, и она отворилась.