Он глубоко вздохнул и ласково отстранил от ее лица ее руки. Они трепетали в его руках, и он мог видеть то выражение, каким вдруг осветилось ее лицо.
– Селия, милая, таинственная девочка! – воскликнул он, так крепко сжимая ей руки, что ей сделалось больно. – Сейчас я сделал маленькое открытие. Я рад, что вы не понимаете меня, потому что не хотел бы бранить вас за то, что вы испугались за человека, который полюбил вас с первого же взгляда. Бывают же такие случаи на свете! Оттого ли, что меня утомило уже одиночество, или, быть может, потому, что я встретился с вами в такой необычайной обстановке, а возможно, и потому, что я никогда еще в своей жизни не видал такой красивой девушки, вы стали для меня дороже всего на свете. Но я сейчас кое-что заметил и по вашим глазам. Должен ли я скрывать все это от вас и стараться, чтобы вы не узнали ни о чем? И если бы я добился того, чтобы вы в конце концов поняли то, о чем я сейчас сказал, то не сочли ли бы вы меня таким же дикарем, как и этот Брэм? Что вы скажете на это?
Со двора послышались острые, резкие крики Брэма на эскимосском языке. Филипп слышал, как окрысились на него волки, когда он стал отгонять их от избушки, и оттащил поскорее Селию от двери. Затем он подбежал к двери обратно и незаметно открыл засов, так как в это время Брэм уже задвигал щеколду со двора. В один момент Селия уже опять стояла рядом с Филиппом. Когда Брэм вошел, то Филипп уже был готов к борьбе. Но его удивило равнодушие Джонсона. Человек-волк что-то бормотал про себя и имел такой вид, точно его очень забавляло то, что произошло. Селия схватила Филиппа за руку и посмотрела на него так, как не смотрела еще ни разу. Казалось, что в этом бормотании Брэма и в этом выражении его лица она подметила нечто такое, чего не было у него еще ни разу. И она вдруг оставила их одних и ушла к себе в комнатку. Брэм все еще не обращал никакого внимания на Филиппа и продолжал бормотать.
Минуты через две девушка вернулась.
Она подошла прямо к Брэму и протянула ему длинную прядь своих волос.
Брэм тотчас же перестал бормотать и цепко схватился своей громадной, безобразной рукой за волосы.
«Что за диковина?» – подумал Филипп.
Его нервы достигли крайней точки напряжения. Оказывается, что волосы девушки служили для Брэма фетишем. Он весь как-то сразу изменился, как только его пальцы коснулись золотых волос. Филипп даже вскрикнул от ужаса. Он увидел, что эта улыбавшаяся девушка стояла лицом к лицу со смертельной опасностью, которой и сама не подозревала. Ее пушистые волосы еще облаком стояли вокруг ее головы и во всей славе своей падали ей на плечи. И когда Брэм принимал от нее золотую прядь, то не спускал с них глаз. Можно ли было допустить, что этот сумасшедший не рассчитывал на свои силы? Разве не могла прийти ему в больную голову сумасбродная мысль, что стоило бы только ему протянуть руку, и вместо этой маленькой пряди волос, которую ему всемилостивейше дарила Селия, он мог бы получить сокровище в тысячу раз драгоценнее, чем одна эта прядь? Возможно ли, чтобы девушка сама не догадывалась, перед какой опасностью она стояла?
А она улыбалась и кивала головой Брэму, тогда как он, Филипп, был бледнее самой смерти.
Гигант медленно подошел к окошку, посмотрел на прядь волос поближе к свету и что-то пробормотал. Затем он сел по-турецки у стены, разделил прядь на три части и стал плести из них силок. Когда Филипп взглянул еще раз на Селию, то она уже не была бледна, и румянец играл у нее на щеках. Она так ему кивнула головой, что он понял из этого ее движения, что она на некоторое время уйдет в свою комнату. Он не удерживал ее. Он был слишком для этого возбужден. Затем мало-помалу стал успокаиваться.
Придя, наконец, окончательно в себя, он достал из ранца свои принадлежности для бритья. Среди них было зеркальце. Он посмотрел в него и ужаснулся своему виду. Теперь неудивительно, что девушка так испугалась его, когда он только что к ней вошел. Ему понадобилось целых полчаса, чтобы привести свою физиономию в порядок, и все это время Брэм не обращал на него ровно никакого внимания и продолжал плести свою золотую петлю. Селия не возвращалась до тех пор, пока Брэм не окончил своей работы и не вышел из избушки совсем. Первое, что заметила Селия при входе, – это происшедшую в лице Филиппа перемену. Она осталась ею очень довольна, и это заставило Филиппа покраснеть.
Из окна они стали смотреть, что делал Брэм. Он собрал вокруг себя всех волков и отправился с ними к калитке. Он нес с собой лыжи и плеть. Выйдя из калитки вперед, он стал выпускать через нее волков по очереди до тех пор, пока из двадцати не осталось десять. Тогда он запер калитку.
Селия вернулась к столу с листочком бумаги и с карандашом. С веселым видом она протянула Филиппу этот листок. Наконец-то они нашли способ говорить! На бумажке была почти по-детски нарисована голова оленя. Это значило, что Брэм отправился на охоту.
Но уйдя, он оставил в качестве их телохранителей десять волков. Теперь Филипп уже больше не сомневался. И Селия и он были не гостями у сумасшедшего, а его пленниками.
После того как Брэм со своими спутниками скрылся по ту сторону калитки, Филипп еще долго не отходил от окна и думал. Он почти совсем забыл о девушке, которая стояла позади него. С тех самых пор, как Пьер Брео в первый раз заинтересовал его золотой петлей, он еще ни разу не стоял так близко, лицом к лицу, с неразрешимой загадкой, как теперь. Был ли Брэм Джонсон на самом деле сумасшедшим или только прикидывался? Этот вопрос предстал перед ним с такой неожиданностью, что он даже вздрогнул от удивления. Из далекого прошлого к нему донесся ясно и отчетливо голос: «Сумасшедший не забывает никогда!» Это был голос знаменитого врача по нервным болезням, с которым он когда-то беседовал о том, нормален ли вообще человек, совершивший преступление, взволновавшее все общественное мнение. И он знал, что эти слова были верны. Раз сумасшедшим овладела какая-нибудь идея, он уже никогда не забудет о ней. Она становится его властительницей, частью его существования. В его больном мозгу подозрительность не умирает никогда. Страх преследования вечно следует за ним как тень. Ненависть не покидает его ни на одну минуту.
Если Брэм действительно сумасшедший, то зачем он ведет такую игру? Он чуть не убил Филиппа за обладание его съестными припасами, а теперь вдруг оставил все в его распоряжении! Сотни раз вспыхивавшее в его глазах подозрение вдруг сменялось спокойствием и тупым равнодушием. Была ли эта его подозрительность настоящей и не было ли это равнодушие притворным? И если оно было притворным, то с какой целью?
Теперь он был уверен, что Брэм не обижал девушку, чего он так боялся. В том, что этот человек-волк держал ее у себя в плену, физические желания роли не играли. Сама Селия дала Филиппу это понять. И все-таки, несмотря на это, он то и дело улавливал в глазах Брэма выражение чисто звериного, немого к ней обожания. Даже и в том случае, если бы Филипп заподозрил чистоту его отношений к Селии, то и тогда ему пришлось бы отбросить в сторону эти свои подозрения, так как являлся бы вопрос: разве потерпел бы Брэм в своем доме соперника и смог ли бы он оставить их одних?