Когда Казан в первый раз потянул голову, то ничего еще не мог видеть. Красная пелена застилала ему глаза. Но это скоро прошло, и он увидел человека. Первым его порывом было вскочить на ноги. Три раза он падал, прежде чем смог твердо подняться с места. Санди ухмылялся, сидя в стороне, в шести футах от него, и держал в руках конец ремня. Казан оскалил зубы, и шерсть вдоль его спины с угрозой ощетинилась. Санди вскочил на ноги.
– Кажется, мы хотим сопротивляться? – спросил он. – Знаю я вашу породу! С проклятыми волками ты озверел, и я выколочу из тебя дубиной эту спесь! Смотри ты у меня!
Ради предосторожности Санди принес с собою вместе с ремнем дубинку. Он поднял ее с того места, где она валялась на песке. Тем временем к Казану вернулись его прежние силы. Туман рассеялся перед глазами. Еще раз он увидел перед собою своего злейшего врага – человека, да еще с дубиной. В один миг все, что было в нем дикого и жестокого, запросилось наружу. Без всяких сомнений он знал, что Серая Волчица уже убежала и что именно этот человек ответствен за то, что она убежала. Он понял, что именно он причинил ему его рану, и то, что он приписывал человеку, он относил также и на долю дубины. В его новом мировоззрении, родившемся вместе со свободой и с дружбой с Серой Волчицей, человек и дубина были неразлучны. С рычанием он бросился на Санди. Человек не ожидал прямого нападения, и, прежде чем успел отскочить назад или схватиться за дубину, Казан уже был у него на груди. Но намордник на Казане спас Санди. Уже готовые вцепиться ему в горло челюсти должны были сомкнуться без малейшего вреда. Под тяжестью тела собаки Санди повалился на спину, точно сбитый с ног ударом катапульты.
Как кошка, он опять вскочил на ноги с концом от ремня, несколько раз обвитым вокруг кулака. Казан бросился на него во второй раз, но на этот раз уже получил ужасный удар дубиной. Он пришелся ему как раз по плечу и свалил его прямо на песок. Прежде чем он мог прийти в себя, Санди повалился на него со злобой сумасшедшего человека. Он укоротил ремень, намотав его еще несколько раз вокруг кулака, и дубина заходила в воздухе вверх и вниз с ловкостью и с силой, доказывавшими долгую привычку управляться с нею. Первые же удары ею только еще более увеличили в Казане его ненависть к человеку и к его жестокости и безбоязненность к его нападениям. Опять и опять он стал кидаться на Санди, и всякий раз дубина опускалась на него с такой силой, что, казалось, было слышно, как хрустели его кости. Губы Санди исказились от жестокости. Раньше он никогда еще не встречал такой собаки и стал ее немножко побаиваться, несмотря на то, что на Казане был уже намордник. Три раза клыки Казана могли уже вонзиться в тело человеку, если бы не этот проклятый ремень. И если бы эти петли вокруг его морды съехали или лопнули, то…
Затем Санди подтащил Казана к бревну, выброшенному половодьем на берег в нескольких ярдах от места борьбы, и крепко-накрепко привязал к нему собаку. После этого он вытащил лодку на берег, вышел на песок и стал приготовляться к ночлегу.
Несколько времени спустя, когда подавленные чувства Казана пришли наконец в порядок, он долго пролежал без движения, не спуская глаз с Санди Мак-Триггера. Все кости у него болели. Челюсти были избиты и кровоточили. Верхняя губа, по которой пришелся удар дубиной, была разбита. Один глаз закрылся. Несколько раз к нему подходил Санди и всякий раз испытывал удовлетворение при виде результатов от нанесенных им побоев. Всякий раз он приносил с собою дубину. В третий раз он угостил ею Казана, и собака зарычала, с ожесточением стала хватать за ее конец зубами. Санди стал ударять ею опять и опять, пока наконец Казан не завизжал от боли и не стал искать спасения под защитою бревна, к которому был привязан. Он едва теперь мог двигаться. Правая лапа его уже не действовала. Задние ноги подкашивались под ним. После этих вторичных побоев он не смог бы убежать, даже если бы и был свободен.
Санди находился в самом лучшем настроении.
– Я выколочу из тебя дьявола! – говорил он Казану в двадцатый раз. – Ничто так не учит вашего брата, как побои. Через месяц ты будешь стоить не менее двухсот долларов, иначе я сдеру с тебя кожу с живого!
Еще три или четыре раза до наступления сумерек Санди принимался за Казана. Но в собаке уже не осталось ни малейшего желания вступать в борьбу. От двух тяжких побоев и огнестрельной раны в области черепа он чувствовал себя совсем больным. Он лежал, положив голову на передние лапы и закрыв глаза, и уже не видел Мак-Триггера. Он не обратил также внимания и на кусок мяса, который тот бросил ему прямо под нос. Он так и не разобрал, когда последние лучи солнца погасли за западными лесами и когда наступила темнота. Но вдруг что-то пробудило его от оцепенения. В его утомленном и больном мозгу блеснул вдруг какой-то призыв, точно из далекого прошлого, и он поднял голову и стал прислушиваться. Поодаль, на берегу, Мак-Триггер разводил огонь и был весь окрашен его пламенем. Он вглядывался в темные тени вдоль берега реки и тоже прислушивался. То, что опять так взволновало Казана, было одиноким горьким рыданием Серой Волчицы, доносившимся из далекой равнины.
Заскулив, Казан поднялся на ноги и натянул ремень. Санди схватил дубину и бросился на него.
– Не смей вставать, животное! – скомандовал он.
При свете костра дубина поднялась кверху и с невероятной жестокостью упала вниз. Когда Мак-Триггер возвратился после этого к костру, то от усталости тяжело дышал. Свою дубину он положил на ночь около себя на самой своей постели. Теперь уж она казалась совершенно безвредной дубиной. Но все-таки была покрыта кровью и шерстью.
– Я выбью из него этой штукой его норов, – проворчал он. – Сделаю это или убью его!
Несколько раз за эту ночь Казан слышал зов Серой Волчицы. Он тихонько скулил ей в ответ, боясь дубины. Пока не погасла в костре последняя искра, он наблюдал за Мак-Триггером и затем осторожно попытался выползти из-под бревна. Два или три раза он пробовал встать на ноги, но всякий раз падал обратно. Ноги у него не были переломаны, но боль от попыток встать на них была невыносима. Он был весь в жару, его лихорадило. Всю эту ночь ему мучительно хотелось пить. А когда на рассвете Санди вылез из-под своих одеял, то дал ему и воды, и мяса. Казан попил воды, но к мясу не прикоснулся. Санди с удовлетворением заметил происшедшую в нем перемену. Солнце было уже высоко, когда Санди кончил свой завтрак и стал собираться в путь. Теперь уже безбоязненно он подошел к Казану и без дубины. Отвязав от бревна ремень, он повел его к лодке. Когда его победитель привязывал конец ремня к корме лодки, Казан повалился на песок. Санди ухмыльнулся. То, что случилось, было для него шуткой. На Юконе он научился, как из собак выбивать дух.
Он толкнул лодку носом вперед. Опираясь на весло, он стал тянуть Казана к воде. Через две-три минуты Казан стоял уже передними лапами около самой воды. Затем неожиданным сильным толчком Санди сбросил его в воду и тотчас отплыл с лодкой на самую середину реки, поставив лодку по течению, он стал грести так быстро, что ремень вокруг шеи его жертвы туго натянулся. Несмотря на все свое недомогание и раны, Казан был принужден теперь плыть, чтобы иметь возможность держать голову над водой. Благодаря сильным взмахам весел лодка шла неровно, и он с каждым моментом испытывал все более тяжкие мучения. По временам его всклокоченная голова совершенно исчезала под водой. Он изнемогал все более и более. Случалось и так, что, когда он всплывал наконец на поверхность, Санди снова концом весла погружал его в воду. Проплыв так с полмили, он стал тонуть. И только тогда Санди притянул его к борту и втащил на лодку. Собака при последнем издыхании повалилась на дно. Какими бы зверскими ни были методы Санди, но они всегда приводили к желаемым результатам. Теперь уже Казану было вовсе не до сопротивления. Он больше уже не добивался свободы. Он понял, что теперь этот человек стал его владыкой, и до поры до времени притих. Все, чего он теперь только хотел, – это спокойно полежать на дне лодки, так, чтобы до него не доставала дубина и чтобы не затопляла его вода. А дубина лежала между ним и хозяином. Конец ее находился всего только в двух футах от его носа, и то, что теперь долетало до него, был запах его же собственной крови.