– Ты довольна, Жанна! – весело засмеялся он. – Доктора правы. Ты принадлежишь своим лесам!
– Да, мне хорошо, – ответила она шепотом и вдруг указала на белую отмель, далеко вдававшуюся в реку. Голос ее задрожал. – Помнишь, как когда-то здесь выскочил из нашей лодки Казан? Как давно это было! Там вот на песке стояла и она и звала его к себе. Помнишь? – Грустная нотка послышалась у нее в голосе, и она добавила: – Где-то они теперь?
Избушка была все такая же, как они ее и оставили. Только покрасневший уже от утренников дикий виноград оплел ее почти всю, да кустарники и бурьяны разрослись кругом почти у самых стен. Опять к ней возвращалась жизнь, и румянец все гуще разгорался на щеках Жанны, и ее голос стал звонким и певучим, как прежде. Ее муж снова принялся за свои ловушки и капканы и восстановил позабытую уже было свою охоту, а Жанна и ее маленькая девочка, которая стала уже бегать и говорить, создали в избушке домашний уют. Однажды вечером муж возвратился домой довольно поздно, и когда вошел, то заметил, что она была чем-то взволнована и голос ее дрожал, когда она приветствовала его.
– Ты слышишь? – спросила она его. – Ты слышал зов?
Он утвердительно кивнул головой.
– Я был за милю отсюда, – ответил он, – у ручья на высохшем болоте. И я слышал!
Жанна схватила его за руки.
– Это не Казан! – воскликнула она. – Я узнала бы его голос! Мне кажется, что это чей-то другой голос, что это тот самый зов, которым в то утро звала его на песчаной отмели она!
Мужчина задумался. Пальцы Жанны сжались сильнее. Она задышала быстрее.
– Ты обещаешь мне? – спросила она. – Ты обещаешь мне, что ты не будешь никогда охотиться на волков и расставлять на них капканы?
– Я уж и сам думал об этом, – ответил он. – Как только услышал этот призыв, так и подумал. Да, я обещаю тебе это!
Жанна прижалась к нему ближе.
– Мы любили Казана, – прошептала она, – и ты мог бы убить его или… ее.
Вдруг она остановилась. Оба прислушались. Дверь была открыта, и до них снова донесся вой волчицы, звавшей к себе своего друга. Жанна подбежала к двери, муж последовал за нею. Оба они стояли молча, затаив дыхание. Жанна указала, на залитую светом звезд равнину.
– Слушай, слушай! – проговорила она. – Это ее крик, это кричит с Солнечной скалы она!
Она выбежала на воздух, позабыв о том, что около нее был муж, и о том, что маленькая Жанна осталась в домике одна. И до них издалека, за целые мили расстояния, вдруг донесся через всю равнину ответный вой, – вой, который казался завыванием ветра и от которого вся Жанна затрепетала и ее быстрое дыхание вдруг перешло в какой-то странный стон.
Она вышла далеко в поле и там остановилась, залитая золотыми лучами осеннего месяца и звезд, от которых блестели ее волосы и сверкали глаза. Через несколько минут вой послышался снова и уже так близко, что Жанна приложила ладони ко рту и закричала так, как когда-то кричала в далекие дни:
– Казан! Казан! Казан!
На вершине Солнечной скалы тощая и еле двигавшаяся от голода Серая Волчица услышала голос молодой женщины, и вой, который готов уже был вырваться из ее горла, вдруг превратился в визг. А в это время какая-то тень, быстро двигавшаяся с юга на север, вдруг остановилась точно вкопанная. Это был Казан. Странный трепет пробежал по его телу. Каждый фибр его звериного понимания был проникнут сознанием, что здесь был его дом. Это был он, тот самый дом, в котором он когда-то жил, в котором любил и который защищал, – и вдруг все те неясные образы, которые уже стали изглаживаться из его памяти и забываться, стали для него реальными и живыми. Потому что едва только он вступил в эту долину, как до него донесся голос Жанны.
Бледная и взволнованная, стояла Жанна при лунном свете, когда вдруг из белого тумана вышел к ней Казан, стал ползти к ней на животе и жалобно со странной нотой в голосе скулить. Жанна подошла к нему сама, обхватила его руками, ее губы раз за разом стали повторять его имя, а мужчина в это время стоял и смотрел на них с удивлением и с выражением какого-то нового понимания на лице. Теперь уж он не боялся собаки-волка. И когда она схватила руками голову Казана и прильнула к ней своей, он услышал радостные повизгивания животного и шепот и сдерживаемые слезы молодой женщины.
– Как это странно! – вздохнул он и посмотрел в сторону Солнечной скалы. – Я думаю, что там и она…
И точно в ответ на его мысли оттуда пронесся по долине зов Серой Волчицы, полный безысходного горя и одиночества. Тотчас же, как стрела, Казан вскочил на ноги и забыл обо всех и обо всем: и о ласке Жанны, и о присутствии мужчины.
В следующий затем момент он убежал, а Жанна прижалась к мужу и закрыла руками лицо.
– Теперь ты веришь? – спросила она потом с волнением. – Теперь ты веришь в могущество природы, той самой природы, которую я так люблю, которая руководит всеми живыми существами в мире и которая по своей прихоти привела нас всех сюда?
Он притянул ее к себе.
В ее широко открытых глазах отразились звезды. Она посмотрела на него.
– Казан и она… Я, ты и ребенок… – сказала она. – Разве ты будешь утверждать, что тебе неприятно, что мы вернулись все назад?
Он так крепко прижал ее к себе, что она так и не услышала тех слов, которые он проговорил ей в ответ. После этого они еще долго просидели в лунном свете у порога своей избушки. Но больше до них уже не доносился жалобный вой с Солнечной скалы. Жанна и ее муж поняли все.
– Завтра он прибежит к нам! – сказал наконец мужчина. – Пойдем, Жанна, пора уже спать!
Они вместе вошли в избушку.
В эту же ночь Казан и Серая Волчица бок о бок вышли снова на охоту вдвоем.
Все еще светила луна и освещала равнину.
Когда Бари появился на свет, то некоторое время весь мир заключался для него только в одной мрачной берлоге. В первые дни его жизни его жилище находилось глубоко под валежником, где его слепая мать, Серая Волчица, устроила для себя гнездо, чтобы произвести его на свет, и куда ее муж Казан заглядывал иногда, сверкая в темноте глазами, походившими на страшные зеленые огненные шарики. Именно эти глаза Казана дали Бари первое представление о том, что, кроме его матери, существовало на свете кое-что и еще, и именно благодаря им он открыл, что наконец прозрел. Он мог чувствовать, обонять, слышать, но, пока еще не открылись у него глаза, он ровно ничего не мог видеть под этой кучей свалившегося бурелома. Но вот сверкнули перед ним глаза его отца, в первую минуту испугали его, затем удивили, и, наконец, его страх перед ними перешел в безграничное любопытство. Он искал их даже и тогда, когда они потухали. Это было в те моменты, когда Казан отворачивал голову. Затем они вспыхивали вновь и так неожиданно, что он невольно прижимался к матери, которая всегда как-то странно пожималась и дрожала, всякий раз как входил к ней Казан.