Олег как-то странно смотрел на своего начальника. Пизони достал блокнот.
— Я составлю вам смету, — сказал он. — Быстро, потому что дело не терпит. Вы получите ее через три недели. Мы с мадам Бовилье давно знакомы. Я ей доверяю. Если она пожелает, я начну работы раньше, чем будет готова смета.
Одиль уже была готова согласиться, но все же бросила вопросительный взгляд на Блейка.
— Если вы не возражаете, месье Пизони, — сказал тот, — мы все сделаем по порядку. Сперва вы скажете нам, какие работы намерены произвести и во что это нам обойдется, а потом мы решим, подходит нам это или нет.
Пизони старательно избегал смотреть в сторону Эндрю.
— Мадам Одиль, здесь все прогнило. Чем раньше мы начнем, тем будет лучше. Это вопрос национальной безопасности.
И, чтобы проиллюстрировать свои слова, повернулся к помощнику:
— Олег, молоток!
Здоровяк подал мастеру кувалду, но Блейк заступил ему дорогу.
— Давайте не будем ничего крушить. Вы сначала сделаете смету, а потом посмотрим.
— Это что еще за Трафальгар? [4]
— Спросите у императора.
— Скорей бы уж выходной, — проворчал Блейк.
— В ожидании выходного отнесите вот это, — сказала Одиль, вкладывая ему в руки поднос с красиво разложенными пирожными. — И постарайтесь не уронить.
Эндрю вышел из буфетной, пересек холл и бедром толкнул дверь в малую гостиную. Мадам Бовилье устроилась на потертом диване; напротив нее в кресле восседала, сверкая украшениями, мадам Берлинер. Отправляясь в гости к приятельнице, мадам Берлинер, жена владельца страхового агентства, нацепила все свои побрякушки. Мадам Бовилье смотрела на нее с почти детским восторгом и легкой завистью. Мадам Берлинер явно обожала слушать себя.
— Ах, бедняжка! И как вам только удается одной со всем справляться! При нынешней-то жизни!
Блейк предложил ей пирожные в надежде, что она хоть на минуту замолчит. Она ухватила пальцами одно, помяв соседние, и невозмутимо заработала челюстями.
— Вот мы, например, решили сделать в доме ремонт, — продолжала она с полным ртом. — Так нам с большим трудом удалось найти мастеров. Никто не желает работать. Но деваться было некуда: отделка в гостевых комнатах совершенно вышла из моды. Пришлось нанимать дизайнера. Столько хлопот! Но когда он показал нам проект, мы поняли, что не зря мучились. Это будет и-зу-ми-тель-но!
Мадам Берлинер сразу не понравилась Эндрю. Было что-то неприятное в ее поведении, в манере общения. Блейк протянул поднос с пирожными хозяйке — та сочла себя обязанной взять одно из помятых. Блейк впервые стоял так близко к мадам Бовилье. Ему показалось, что она чем-то встревожена. Блейк предложил дамам еще кофе.
— Я обязательно сменю шторы, — не унималась гостья. — Старые мне жуть как надоели. Жизнь слишком коротка, чтобы проводить ее среди некрасивых вещей!
«Жизнь слишком коротка, чтобы тратить хоть минуту на таких, как ты», — подумал Блейк. Он встречал немало особ подобного рода: они приходят вроде бы повидать вас, но говорят, не закрывая рта, без конца похваляясь перед теми, кому в жизни повезло меньше, чем им. Эндрю всегда их терпеть не мог. Но сейчас его потрясло выражение лица мадам Бовилье: она слушала болтовню гостьи, растерянно оглядывая собственную гостиную, которой вдруг стала стыдиться. Неудивительно, что после таких визитов она подолгу не выходит из своей комнаты.
— Спасибо, месье Блейк, вы можете оставить нас. Стыд не любит свидетелей.
Вечером, сидя на кухне напротив Одиль, Блейк продолжал злиться. Кухарка смотрела на него с веселой улыбкой.
— Кто это вас так порадовал? — язвительно спросил Блейк.
— Вы. Обычно самая сердитая в этом доме я. Мне приятно, что кто-то принял у меня эстафету.
— Нет, вообразите себе! С одной стороны, предприимчивый прохвост, с другой — негодяйка под видом подруги. Что еще надо, чтобы отравить себе жизнь?
— Я с вами совершенно согласна. Вы еще не видели других знакомых Мадам…
— Все такие же мерзкие?
— Есть и похуже.
— Однако она не производит впечатления человека, неразборчивого в знакомствах.
— Конечно, нет. Но когда боишься даже собственной тени, иной раз и сглупишь… Простите, я не должна была говорить о Мадам в таком тоне.
Мефистофель смотрел на Блейка своим загадочным взглядом. Он сидел меньше чем в метре от плиты. Эндрю кивнул на кота:
— Похоже, он простил меня за то, что я съел его еду.
— У него доброе сердце…
— Не хочу бередить старую рану, но тот обед был очень вкусным.
— Вам не нравится то, что я вам готовлю? Мадам не хочет ничего нового, Филипп ест все подряд — так с какой стати я буду лезть из кожи вон?
— Я же не говорю, что вы готовите невкусно! Я говорю, что надо иметь настоящий талант, чтобы приготовить такое блюдо.
Одиль поспешно встала, чтобы не показать Блейку, как она тронута. Она взяла тряпку, открыла духовку, в которой ничего не готовилось, и пошла к раковине мыть руки, которые и так были чистыми.
Блейк подмигнул коту:
— Так ты, значит, не любишь, когда тебя гладят.
Кот отвел взгляд.
— Тем хуже для тебя, — продолжал Эндрю. — Ты многого себя лишаешь.
— Он любит, когда его гладят, — вмешалась Одиль, — но только если глажу я. И потом, это не его время, потому что обычно…
Не дав ей договорить, Мефистофель встал, подошел к Блейку и принялся, мурлыча, тереться о его ноги. Кухарка была потрясена. Впрочем, к ее изумлению примешивалась изрядная доля ревности. Эндрю погладил кота — тот и не думал сопротивляться.
— Это действительно ваш кот, Одиль. Внешняя сдержанность и подлинное обаяние.
Одиль от удивления отрыла рот.
— А почему он меняет место на кухне? — спросил Блейк.
— Это же кот! У него не на все есть причины…
— В этом я не уверен. Вы позволите мне на днях провести эксперимент?
— Что вы собираетесь делать?
— Доверьтесь мне.
— Вы обещаете, что не причините ему зла и не заставите меня нервничать?
— Мефистофель ничем не рискует, вы же — напротив… Кухарка сделала вид, что собирается запустить в мажордома тряпкой. На миг обоих охватило легкое, почти ребяческое веселье.