– Здравствуйте, Слава! – сказал бы гений Копылов.
– Здравствуйте, Игорь Ростиславович! – вежливо ответил бы я.
– Ну как дела?
– Спасибо, потихоньку…
– А как жизнь вообще?
– Как когда…
– А я, знаете, замотался: то в Африку, то в Америку – некогда сосредоточиться.
Мы бы понимающе помолчали, и я бы сказал:
– Запонки у вас в большом порядке…
– Ага… – обрадуется Копылов. – Жена купила!
Мы улыбнемся друг другу и пойдем каждый своей дорогой. Он – к себе, я – к себе. Но, придя к себе, я бы сел за стол и тут же изобрел круглое крыло и поместил бы его сверху самолета, как верхний плавник у рыбы. Копылов взял бы в руки мой чертеж, поглядел вдаль и прищурился. Гена бы с восхищением выругался, а Саша тут же сел бы и написал заявление об уходе.
Сегодня 14 февраля. Прекрасный солнечный день.
Я поплотнее натягиваю на уши свою шапку и сворачиваю от своего корпуса к главному.
Я иду к Копылову мимо постов, мимо секретарей и стараюсь при этом не чихать и ступать осторожнее.
Копылов работал. Он сидел за столом лицом ко мне и что-то писал на листке. Может быть, выводил теорию относительности, забыв, что ее уже однажды открыл Эйнштейн.
Я осторожно прикрыл за собой дверь, прошел к столу и сел в кресло против Копылова.
Я приблизительно представлял, как все будет выглядеть: сейчас я сниму шапку и возникну. Копылов долго будет смотреть на меня, а потом тихо спросит:
– Когда вы вошли?
– Только что.
– А кто вас пропустил?
– Никто. Я сам пришел в шапке-невидимке.
Я улыбнусь и протяну ему шапку. Копылов рассмотрит со всех сторон, скажет: «Полупроводники» – и вернет обратно. И посмотрит на меня. Не вообще, а на меня.
Но все выглядело совершенно иначе, чем я представлял.
Я снял шапку и возник. Копылов поднял на меня глаза, но не удивился и не испугался, как я предполагал. Он посмотрел куда-то мне в переносицу, потом прищурился и стал что-то быстро писать на листке. Видимо, ему в голову пришла подходящая мысль.
Я растерялся, но ничего не сказал. Я смотрел на его лоб, на челюсть, немножко выдвинутую вперед. Копылов работал и был в этот момент похож на виолончелиста Ростроповича, когда тот играет «Элегию» Массне.
Я надел шапку и исчез. Копылов не заметил.
Тогда я дождался, когда он поднимет голову, – быстро стащил шапку и возник прямо перед его лицом.
Копылов стал смотреть на меня, и это продолжалось долго – минуту или две. Я попробовал даже слабо улыбнуться, но лицо Копылова оставалось бесстрастным, и я понял: он смотрит на меня и меня не видит.
Он был сейчас далеко со своими несозданными самолетами, неоткрытыми законами. Я не имел к этому никакого отношения, значит, я не существовал вообще. И если даже я встану сейчас вниз головой и пройдусь по кабинету на руках – это тоже ничего не переменит.
Я поднялся, сунул шапку в карман и пошел из его кабинета.
Когда я вышел, секретарша Копылова вытаращила на меня глаза.
– Когда вы вошли? – испугалась она.
– Только что.
– А кто вас пропустил?
– Я сам прошел. В шапке-невидимке.
Я вытащил из кармана шапку и показал секретарше.
– Синтетика? – заинтересовалась она.
– Вигоневая.
Секретарша не поверила. Посмотрела на меня и улыбнулась. Ей нравились молодые и веселые сотрудники.
Я подхожу к своему корпусу. Представляю, как появлюсь сейчас в своей шапке, как включусь и выключусь.
Ирка завизжит. У нее преобладает первая сигнальная система. Реакции примитивные.
Гена восхищенно выругается. Он ругается во всех случаях – и когда сердится, и когда радуется.
Железнов скажет: «Чем бы ни заниматься, только не делом». Для Железнова дело – превыше всего.
Гришка Гарин быстро спросит:
– Сколько платил?
– Рубль шестьдесят, – быстро скажу я.
– Даю три, – скажет Гришка. – Продай…
А мой друг Саша ничего не скажет. Даже не посмотрит. Он мне не верит и все, что идет от меня, внутренне вычеркивает. Ему кажется, что я постоянно выпендриваюсь и это основное дело моей жизни. Я защитил диплом, который хотели зачесть как диссертацию, не потому, что я умный и много работал, а всем назло. У меня была самая красивая девушка – не потому, что она мне нравилась, а чтобы все завидовали. Сейчас я пришел в шапке-невидимке, чтобы все побросали свои дела и занимались одним мной. Саша ни за что не поверит, что я купил ее в ларьке за рубль шестьдесят. И если я когда-нибудь умру, Саша даст голову на отсечение, что я умер только для того, чтобы обо мне поговорили.
Иногда, особенно когда выпью, мне хочется позвонить Саше по телефону и сказать:
– Мы с тобой пять лет учились на одном курсе, играли в одной команде и даже дружили когда-то. Как получилось, что ты меня совершенно не знаешь? Я ведь не такой…
Но я никогда не позвоню ему и ничего не скажу.
Когда я вошел в комнату – все работали на своих местах и о чем-то оживленно спорили. Начала спора я не застал, и меня это не интересовало.
Я встал поближе к окну – так, чтобы всем было удобно на меня смотреть, взялся за помпончик и приготовился к аттракциону.
– …потому что Славка не сексуальный, – возразила Ирка.
– При чем тут? – удивился Гена.
– При том. Половая система имеет прямое отношение к таланту!
Я растерялся.
– А почему вы решили, что Слава не сексуальный? – спросил Железнов. Я не ожидал, что его может заинтересовать эта тема. Я думал, его интересует только работа.
– Мне совершенно не хочется его обнять! – сказала Ирка.
– А он хочет, чтобы ты его обнимала? – уточнил Гришка Гарин.
Я мысленно поблагодарил Гришку за эту реплику.
– Дело не в этом! – Ирка встала.
Сейчас она произнесет речь и окончательно зачеркнет меня в глазах родного коллектива. Я решил, пока еще не поздно, сдернуть шапку, но в это время Железнов спросил:
– А почему Славы нет на месте? Он что – болен?
– Он здесь, – не оборачиваясь, сказал Саша.
– Вы его видели? – уточнил Железнов. Его интересовала трудовая дисциплина.
Саша обернулся, посмотрел прямо мне в лицо.
– Видел, – сказал он не Железнову, а мне, и по тому, как он точно на меня смотрел, я понял – он меня видит. Никто не видит, а он видит.