Когда президент Обама выбрал Аманду Симпсон, транссексуала, бывшего летчика-испытателя, на пост советника Министерства торговли, консерваторы были возмущены. Американская семейная ассоциация (евангелическая политическая группа) наградила это назначение эпитетом «травести». «Больше всего эта кучка извращенцев хочет получить от общества одобрение на свой сексуально ненормальный образ жизни», – заявила ассоциация. Резкое осуждение прозвучало и со стороны влиятельных правых политических сил, например от Совета исследования семьи. Некоторые из высказываний ошибочно объединяли трансгендеров с гомосексуалами.
В 2011 году трансгендеры Нью-Йорка обратились в суд с просьбой позволить им менять свидетельство о рождении на новое, отражающее их пол в соответствии с их половым самоопределением, даже если им не делали хирургических операций. Питер Спригг, политолог в Совете исследования семьи, сказал в интервью New York Times, что любая такая замена стала бы «актом мошенничества». «Я считаю, что существует объективная реальность имеющихся у них половых органов и хромосомного набора, а так называемое половое самоопределение – полностью субъективное ощущение», – отмечает Спригг. После таких утверждений Спригга и его группу отнесли к лагерю Жермен Грир (воистину странный союз). Люди, являющиеся трансгендерами, не просто так проснулись однажды утром и решили, что было бы забавно поменять пол и стать мужчиной или женщиной. Вы можете притворяться, что вы не гомосексуал, поскольку для вас это чревато неприятностями, особенно если вы – известный человек, построивший свою карьеру на антигомосексуальной риторике, но все заканчивается тем, что вы снимаете мужчину-проститутку, встречаетесь с мужчиной в туалете аэропорта или пытаетесь соблазнить одного из ваших молодых прихожан. Вы можете иметь некоторый гомосексуальный опыт и при этом не быть геем. Вас нельзя завербовать в гомосексуалы, если вы не гей, и невозможно «вылечить», если вы гомосексуал. Гетеросексуальные мальчики и девочки ведут себя так потому, что такое поведение диктуется им их мозгом. Неважно, насколько агрессивна телереклама – производители игрушек не могут заставить ребенка хотеть игрушку, предназначенную для того или иного пола. Реклама направлена на то, чтобы ребенок поверил, будто данная игрушка отвечает его желаниям, а эти желания порождены его мозгом, который организован в соответствии с тем или иным полом.
Такова тесная взаимосвязь культуры, генов, воспитания и мозга. Но культура не создает пол – она его отражает. Пол человека влияет на все, начиная с того, кого мы любим, и заканчивая тем, что изголовье нашей кровати превратится в верхнюю муфту воображаемого борцовского ринга, с которой так здорово прыгать в постель. (Есть причина, по которой подавляющее число пострадавших, попадающих в травмпункты городских американских больниц, – это мальчики.) Однако многие до сих пор считают, что сексуальность формируется культурой, поскольку именно этот миф вписывается в их мировоззрение.
Как мы говорили в начале этой главы, меняющееся представление о механизмах любви угрожает многим, если не большинству, человеческих мифов о самых важных в жизни эмоциях. Как научные данные о работе нейронных систем любви влияют на наше представление о ней? Может ли любовь, созданная по собственному желанию, быть «реальной»?
По мнению одной нейробиологической научной школы, свободная воля – тоже миф: подсознание передает сознанию информацию, а последнее ведет себя так, будто бы само приняло решение, хотя на самом деле предпосылка к поступку возникает прежде, чем мы его осознаем. В этом случае любовь похожа на закономерности квантовой физики: сам акт наблюдения двух связанных частиц меняет их характеристики. Если мы узнаем, каковы нейронные механизмы любви, не разрушим ли мы ее? Так же размышлял наш старый знакомый и тевтонский повелитель мрака Эдуард фон Гартман. Знание лишает человека необходимого ему безумия и заблуждений, считал он. Нам следует оставаться слепыми, поскольку, утверждал он, если человек «осознает абсурдную всеохватность этого импульса… то, когда страсть попытается его поглотить, он будет пребывать в уверенности, что несет ответственность за совершаемую глупость». Если у нас будет хорошее зрение, мы станем думать о любви так, как думаем об автомобильном двигателе, игровых автоматах или компьютерном софте: как о программируемом процессе. Кроме того, мы можем рассматривать в виде программируемых процессов и самих себя.
Однако мы не согласны с Гартманом. Будь он прав, мы вылечили бы всех наркоманов, объяснив им мозговые механизмы зависимости. К сожалению, такой прием не работает. Метамфетаминовый наркоман, в деталях понимающий молекулярный механизм наркотического кайфа и роль гормонов стресса, все равно останется наркоманом. Влюбленный человек может понимать нейронные процессы, но все равно будет испытывать любовь.
Так существует свободная воля или она отвечает за десять, двадцать, тридцать – сколько? – процентов наших поступков? Важнее то, что мы ведем себя так, словно она действительно у нас есть. Иначе говоря, мы рассказываем себе историю. Это и означает быть человеком, особенно влюбленным человеком. Поэтому оба автора этой книги уверены, что будущее любви такое же светлое, как и раньше.
Как бы мы чувствовали себя, попав в мир, описанный сатириком Джорджем Сандерсом в рассказе «Побег из Паучьей головы»? Главный герой Джефф и молодая женщина Хизер встречаются в лаборатории, где на них испытывают новое лекарство. Абнести, проводящий тест, дает им препарат, после чего Джефф начинает думать, что Хизер выглядит «суперкруто», и то же самое начинает думать о нем она. «Скоро мы оказались на диване, и пошло-поехало. Между нами возникла самая настоящая страсть». И не просто страсть, а «правильная» страсть. Джефф и Хизер думают, что влюблены друг в друга. Позже Джеффу дают другое лекарство, и любовь исчезает. «Это потрясающе, – говорит Джеффу Абнести. – Это бомба. Мы раскрыли древний секрет. Фантастический поворотный момент! Допустим, кто-то не может любить. Теперь у него есть шанс. Мы ему поможем. Или кто-то слишком сильно влюблен. Или любит того, кого его родители считают неподходящей парой. Мы справимся и с этим. Скажем, человек грустит из-за своей любви. Тут появляемся мы или его папа с мамой, и грусти больше нет… Сумеем ли мы остановить войны? По крайней мере, притормозить их мы точно сможем! Внезапно солдаты обеих сторон начинают трахаться, а если доза небольшая – становятся лучшими друзьями». Забавно, не правда ли? Читая эти строки, мы улыбаемся. Но есть и классические научно-фантастические антиутопии, в которых эмоциями манипулируют и границы между реальностью и искусственными чувствами размываются.
Однако американцы и сейчас с энтузиазмом регулируют процессы в своем мозге. Согласно данным Центра по контролю и предотвращению заболеваний, примерно один из десяти американцев принимает антидепрессанты. Студенты без опаски и с пользой для себя принимают риталин, помогающий сосредоточиться на учебе. Сменные рабочие, пилоты, водители грузовиков и даже ученые употребляют модафинил – лекарство, позволяющее подолгу не спать, чтобы можно было продолжать работать. Мы уже не говорим о курильщиках марихуаны, кокаинистах, любителях бурбона, курильщиках или людях, помешанных на кофеине. Мы используем эти вещества по самым разным причинам, в том числе для того, чтобы справиться с любовью (хотим ли мы ее и не имеем, имеем ли, но не хотим, или пытаемся пережить ее потерю). Многие употребляют вещества, особенно алкоголь, чтобы повысить качество социального опыта. Молодые рейверы и любители вечеринок употребляют метилендиоксиметамфетамин, более известный как экстази, дающий им чувство сопричастности и дружбы с теми, кто танцует рядом со светящимися палочками в руках. Отчасти экстази действительно это делает, поскольку стимулирует высвобождение окситоцина и дофамина.