В сумерках лег туман. Залпы с невидимых кораблей содрогали берег. Салют переливал матовые краски, как северное сияние в молоке. Нарядные толпы фланировали и любовались. Вечерней электричкой я вернулся в Угольную.

Все приличные поезда давно ушли. За восемьдесят копеек я купил билет на шестьсот ползучий почтово-пассажирский. Он подтянулся к трем утра. Судя по длительности стоянки, он хотел здесь пожить. Я заснул на третьей полке, в рассвете орал петух, а он все стоял.

В этом домашнем составе катились два багажных вагона, два почтовых и два пассажирских – плацкартный и общий. Тянул его видимо паровой каток: пейзаж сдвигался назад незаметно и нехотя.

В течение дня нас обогнал весь комплект пассажирского расписания, не считая товарных. В общем вагоне менялись малочисленные пассажиры ближних перегонов. Хотелось жрать. Я не озаботился хлебом в дорогу.

– Поесть можно будет купить где на станции? – спросил я проводника.

– Дальнеречинск уж проехали, – неохотно отвечал он, пристально глядя на меня. – Теперь разъезды, буфетов нет. А ночью закрыты.

Их было двое проводников. И они напоминали погасших громил, собирающих справки на пенсию. Крупные, угрюмые и немолодые.

– А чайку нельзя? – спросил я зависимым голосом.

– Титан не работает, – отвернулся он.

Через час они подошли ко мне вдвоем:

– Докуда ты едешь?

– До Хабаровска.

– Билет покажи.

Я показал билет до Сибирцево: отдал железной дороге все, что мог. По-честному. Было бы больше – купил бы дальше.

Демонстративное отсутствие денег их взбесило. Мои беды воспринимались как недостаточное наказание паразита.

– Сука, еще спрашивал, где пожрать ему! – разъярился один.

– Я смотрю, смотрю, куда он падла едет! – шипел другой.

– Вот здесь сиди! Рядом сиди, понял!

На их стороне была сила, правда и закон. Их можно было только убить, но убить их было нельзя.

– Чё вы злые-то такие? – спросил я. – Ну, сел, ну.

– Злые? Сука! Злые! Да тебя вообще на ходу вышвырнуть! Вот из-за таких, как ты! Сюда! На почтовый!

– Пидарас! Хуеплет! Без премий! С курьерского! Два месяца! Чё думаешь мы здесь?! Блядь! Оклад! Почтовый! А что я тут, сука, зарабатываю?!

– А ревизор сядет – вообще из-за тебя греметь?! Ехать ему! Жрать ему! Кол в глотку тебе! Жрать! Я те пожру!!!

Они добавляли всю дорогу. Они пахли дешевым пойлом и злым потом. Праведная ненависть жгла их. Их выкинули с курьерского за леваков. Они искренне жалели себя, а когда здоровые мужики жалеют себя, делается противно.

– А вот хлебало тебе начистить!

Сейчас, подумал я. Станете вы рисковать. А почему не напомнили пассажиру, когда ему выходить на его станции? А на кого я накатаю заявление в дорожную милицию? А кто в состоянии алкогольного опьянения? А кто был снят с бригады за леваков? А кто схватит два года за любой синяк при таком раскладе? К Владивостоку я был уже грамотным. Эта грамотность нарисовалась в улыбке, они поняли, зашипели и отвернулись.

– В Бикине пойдешь в милицейский пикет, понял?!

– Административное наказание – штраф. Спасибо, что напомнили, я проехал свою станцию.

Они выкинули меня, когда поезд встал. Даже не на разъезде: какой-то облезлый скворешник стоял у запасного тупичка. Мне дали тычка, пинка, я покатился. Они усмехнулись, сплюнули, захлопнули дверь и тронулись.

Ни души. Сумерки. Тайга. Комары. Железная дорога. Здесь никто не останавливается.

Пока можно было читать, я стал разглядывать железнодорожный атлас. Потом автомобильный. Шоссе Владивосток – Хабаровск все время шло рядом с железкой. Идти надо направо – на восток. Я попытался прикинуть. Фигня, несколько километров. Максимум десять. А может, два.

Я обошел кругом пустую будочку. Но рядом было вытоптано и нагажено. В лес уходила не то чтобы тропинка, но как-то в этом направлении угадывалась линия: не то трава чуть пониже, не то кусты чуть пожиже.

Стараясь и выцеливая, я двигался по хоженой тропке. Трудно было разобрать, она реально проложена, или в сумерках чудится. Темнело, определить направление было трудно, но казалось, что иду я прямо.

А иногда казалось, что иду кругами. Но я помнил, что тут точно не больше километров пятнадцати от железки. И утром, по солнцу над лесом, я за несколько часов на восток без вариантов выйду на шоссе. Так что можно не беспокоиться.

Вот комар жрал. Что да, то да.

Через полтора часа, мягкой южной ночью, я вышел на асфальт. Меня посадила первая же машина в Хабаровск. Это был молоковоз.

– Чего ты здесь ночью? – поинтересовался шофер.

– Из поезда выкинули, – объяснил я.

Мы отлично провели время, обсуждая сравнительные достоинства разных типов транспорта, оружия и женщин. В четвертом часу он высадил меня на окраине Хабаровска, сворачивая на молококомбинат. В расходящемся рассвете я пришел на вокзал, как вернувшись в дом родной. Купил чай с плюшкой и лег спать на скамейку.

Мой почтовый прибыл в семь двадцать. Я встречал его на платформе.

– Доброе утро! – со всем возможным счастьем поприветствовал я. – Нормально доехали, ребята? Я уж беспокоился!.. До Читы не подвезете? А то билета нет.

Я редко видел, как у живого человека чернеет лицо. Потом удавленники открыли рты и осквернили утро ужасными словами.

Холодильник

Погужуйся с бичами – узнаешь про город все. Оденься поплоше, загляни по задним дворам продмагов, по кустам напротив, по пунктам стеклотары и пивным ларькам. Но сначала проверь вокзал и автовокзал. Там держатся ночлега, или мелкого заработка, или халявной выпивки, или укрытия от недобрых глаз, или просто общения среди своих. Посчитай мелочь на ладони, приценись к пузырьку корвалола в аптеке или флакону цветочного одеколона на полке. Поздоровайся с людьми, спроси про ночлег и подкалымить немного. Намекни, что в бегах, или есть причины много о себе не рассказывать, или вздохни: у тебя в городе все иначе, и заливай сколько хочешь – ты вступил в контакт. Можешь придымить окурок из специальной для того пачки – это оценят: у человека трудности, он привык.

Набравшись ума-разума от этих лоцманов хабаровского дна, я устроился на поденную погрузку на холодильник мясокомбината. Меня научили, и я заранее отыскал на помойке какой-то старый бушлат, чтобы не испортить свою одежду. Спецухи поденщикам не давали. Утром переписывали паспорт, в конце дня платили семь рублей. Это было очень нормально.

В первый же день я посетил, конечно, убойный цех. Зрелище. С одного конца баранов по проходу огромный козел ведет, в другом углу коровы в загоне стиснуты, в третьем курей лапой в петли вдевают, и они плывут вниз головой на конвейере, а потом – кровища ручьями в стоки и туши тех, кто только что пришел. Тошнит и жутковато. А девчонки в белых халатиках смеются, переговариваются и бутерброды едят в перерыве. А халатики в кровавых разводах. Правда, бойцы все мужики. Зарабатывают все хорошо, я спросил. Обвыклись. Котлеты-то есть любите? На хрен, говорю, я с сегодняшнего дня вегетарианец.