– Мм…
Трис рассуждает о том, как выбраться отсюда. Стратегия пейзажа страха. Я стараюсь сконцентрироваться на дыхании. Внезапно Трис тянет нас обоих вниз и поворачивается таким образом, что ее спина оказывается прижатой к моей груди. Стена уже превратилась в ящик, и я невольно приникаю к Трис.
– Так еще хуже, – хриплю я, поскольку нервничаю из-за того, что нахожусь в жуткой тесноте, притиснутым к Трис. Я не могу рассуждать трезво. – Это совершенно…
– Ш-ш-ш. Обними меня крепче.
Я обвиваю руками ее талию и утыкаюсь лицом в плечо. От нее пахнет мылом Лихачества и чем-то сладким, вроде яблока. Я забываю, где я. Она опять говорит о пейзаже страха, я слушаю ее, но сконцентрирован на ощущениях.
– Так что попытайся забыть, что мы здесь. – заканчивает она.
– Да ну? – Шепчу ей прямо в ухо, теперь уже специально – не только для того, чтобы отвлечься от кошмара. Сейчас мне кажется, что не я один абстрагировался в симуляции. – Легко сказать.
– Большинство парней не прочь оказаться с девушкой в тесной камере, знаешь ли.
– Только не те, кто страдает клаустрофобией, Трис!
– Ладно-ладно, – отвечает она и кладет мою руку к себе на грудь.
Я могу думать лишь о том, чего мне хочется в данный момент, а это вообще не имеет никакого отношения к нашему потенциальному освобождению из ящика.
– Почувствуй мое сердце. Чувствуешь? – спрашивает она.
– Да.
– Чувствуешь как ровно оно бьется?
Я улыбаюсь.
– Быстро, – возражаю я.
– Да, но ящик тут ни при чем.
Ну, разумеется.
– Вдыхай всякий раз, когда я вдыхаю. Сосредоточься на этом.
Теперь мы дышим вместе.
– Может, расскажешь мне, откуда взялся твой страх? Может, если поговорить об этом, станет легче… немного.
Мой кошмар уже бы исчез, но Трис продолжает держать меня в состоянии повышенной тревожности и не отпускает. Я с трудом пытаюсь ответить ей.
– Хм… – мямлю я и умолкаю. Просто сделай это, расскажи хоть какую-то правду. – Это страх из моего… распрекрасного детства, – начинаю я. – Точнее, из-за наказания в детстве. Крошечный чулан наверху.
Меня запирали в темноте, чтобы я обдумал содеянное. Ящик был гораздо лучше, чем другие наказания, но иногда я слишком долго просиживал там, мучаясь от нехватки свежего воздуха.
– Моя мама хранит в чулане зимнюю одежду, – говорит Трис, и это звучит глупо после моего признания, но я понимаю – она просто не знает, как меня утешить.
– Я правда не хочу об этом больше говорить, – шепчу я с придыханием.
Она молчит, явно недоумевая, что ответить. Конечно, любой, оказавшийся на ее месте, поступил бы точно так же: мои ранние переживания чересчур жалкие, чтобы их вынести… Мой пульс опять учащается.
– Ладно. Тогда… я могу поговорить. Спроси меня о чем-нибудь.
Я поднимаю голову. Раньше подобный метод всегда срабатывал. Я концентрировался на ней. На бешеных ударах ее сердца, на ее теле. Два сильных скелета, обернутые мышцами, переплетенные друг с другом, двое перешедших из Альтруизма, пытающиеся оставить осторожный флирт.
– Почему твое сердце колотится, Трис?
– Ну…. Я почти тебя не знаю. – Я прямо вижу, как она хмурится. – Я почти тебя не знаю и сижу с тобой в тесном ящике. Четыре, разве это не повод.
– Если бы мы были в твоем пейзаже страха… – начинаю я, – я бы там был?
– Я тебя не боюсь.
– Ну конечно нет. Но я не это имею в виду.
Меня интересует, не боишься ли ты меня, а насколько важное место я занимаю в твоей жизни, чтобы появиться в твоем пейзаже страха. Наверное, нет. Она права, я для нее – в принципе незнакомец. Однако ее сердце колотится. Я смеюсь, и от моего смеха стены ящика трясутся и рушатся, выпуская нас на свободу. Я делаю глубокий вдох, и мы отстраняемся друг от друга. Она с подозрением смотрит на меня.
– Возможно, ты была создана для Правдолюбие. Потому что ты ужасная лгунья, – заявляю я.
– Я думала, проверка склонностей полностью исключила этот вариант.
– Проверка склонностей ни о чем не говорит.
– Что ты пытаешься мне сказать? Что ты попал в Лихачество не из-за результатов теста?
Я пожимаю плечами.
– Не совсем. Я… – бормочу я, замечаю что-то краем глаза и резко разворачиваюсь.
Невзрачная, незапоминающаяся женщина в одиночестве стоит в противоположном углу комнаты. Между нами – стол с пистолетом.
– Тебе должен убить ее, – констатирует Трис.
– Как и всегда.
– Она не настоящая.
– Зато выглядит как настоящая. И ощущения – тоже как настоящие.
– Если бы она была настоящая, она бы уже тебя убила, – возражает Трис.
– Все в порядке. Я просто… сделаю это, – говорю я и направляюсь к столу.
Женщина в комнате – не самый худший страх. Он не предполагает сильное беспокойство.
Паника и ужас – далеко не единственные виды кошмара. Есть вещи гораздо глубже и тяжелее. Дурное предчувствие и безумный животный ужас. Я заряжаю пистолет, бездумно держу его перед собой и смотрю на лицо женщины. На нем нет и следа эмоций, как будто она уже догадалась, что я собираюсь стрелять, и принимает мой выбор как должное. На ее одежде нет даже намека на цвета какой-либо фракции, но, вероятно, она из Альтруизма – ведь альтруисты, как и она, послушно бы ждали, когда им причинят боль. И такое произойдет в реальности, если Макс, Джанин и Эвелин добьются своего. Я прищуриваюсь, фокусируясь на цели, и спускаю курок. Женщина падает, и я вспоминаю о том, как бил Дрю, пока он почти не потерял сознание.
Трис берет меня за руку:
– Идем. Ну же. Не останавливайся.
Мы проходим мимо стола. Меня трясет, у меня подгибаются колени. Ожидание последнего препятствия страшно уже само по себе.
– Вот мы и на месте, – говорю я.
В круг света, где мы теперь оказываемся, вползает темная фигура, нам виден только край ботинка мужчины. Маркус приближается к нам. Он одет в серое, его глаза зияют впадинами, короткая стрижка открывает очертания крупного черепа.
– Маркус, – шепчет Трис.
Я наблюдаю за ним. Жду первого удара.
– Сейчас ты узнаешь мое имя.
– Он… – кивает Трис.
Она уже поняла. Она будет всегда это помнить, и я бы не смог заставить ее забыть, даже если бы хотел.
– Тобиас.
Меня так давно никто не называл по имени, но оно звучит не как угроза, а как откровение.
Маркус разматывает ремень.