— Эх, сволочь старуха, — скрипнул зубами Слепаков. — Убью тварь подлую, обязательно заколю стамеской.
— Что? — остановилась Зинаида Гавриловна. — Чем?
— Неважно. Говори, как было.
— Я подумала: ну что он мне сделает? Тем более я вдвоем с консьержкой. Поднялись. Я стала Геннадию… Я стала Хлупину объяснять. Он вроде ничего, не очень злился. А сам все с Кульковой переглядывался. То он на нее зыркнет, то она на него. «Давайте, — предлагает Кулькова, консьержка, — выпьем кофейку в знак примирения. Я, — говорит, — на кухне быстро сварю. А вы посидите пока спокойно». Я хотела отказаться, а она уже полные чашки несет. Прямо моментально сварила, как по волшебству. Ну, думаю, неудобно, выпью полчашки. Только глоток сделала, как у меня в глазах зарябило, руки-ноги ватные, ни двинуть, ни сопротивляться… Хотела крикнуть… Голоса нет… А старуха радуется, веселится… «Давай, — говорит, — Генка, разоблачай мадам и разматывай своего… Сейчас музыканьщицу мять будешь…» И стала ему помогать. Потом Кулькова сказала мне: «Если будешь брыкаться, мужу доложу, чем ты с Генкой занимаешься. Слепаков мужик сурьезный, он тебя, распутницу, из дому вышвырнет. А промолчишь, останется в тайне». Пришлось мне с того дня по вызову на одиннадцатый этаж спускаться… — Зинаида Гавриловна тихонько завыла и вся закисла от слез.
— Когда же встречи происходили? Когда я консультации давал о соединении репы с брюквой? Ну а здесь-то как же ты, Зина, оказалась? Омерзительный притон! Это кто же, лесбиянки-активистки?
— Нет, они феминистки, за женское равноправие. Но которые желают — и в сексуальных вопросах без мужчин обходятся.
— А сестра? Где в Барыбино живет твоя сестра? Врала мне?
— Действительно жила моя двоюродная сестра Лена в Барыбино. Потом дочка ее, Анастасия, от первого брака, вышла замуж. Дом продали и переехали не то в Звенигород, не то в Волоколамск. Я с тех пор их из виду потеряла. И тут — как совпадение какое! Старуха Кулькова мне при встрече приказала: «Поедешь в Барыбино, как всегда. Я твою сестру в другое место перевела, чтобы не мешалась. Обо всем договорено. Будешь в аргентинском салоне оставлять на сутки свой аккордеон. А потом с ним в Барыбино, вот карточка — как в нужное место тебе попасть. Там будешь играть на чем-то другом, ты у нас на все руки мастерица. Мне еще спасибо скажешь. Платят хорошо. Там такие, как ты, нужны». — «Зачем аккордеон-то?» — спрашиваю у нее. «Не твое дело, — гаркнула Кулькова, — делай, как тебе сказано. Меньше знаешь, дольше жить будешь».
Зинаида Гавриловна почти оправилась от потрясения. Поглядывала на Всеволода Васильевича как бы с намеком на сочувствие. Но сегодня неприятности у нее только начинались. Слепаков молчал и о чем-то думал. Его жена нервно поправила прическу с кудрями и фальшивыми бриллиантами. Ее гладкий лоб пересекла морщина. Она припомнила главное из того, что ее тревожило.
— Откуда ты узнал про «Золотую лилию», Сева? — Лицо Зинаиды Гавриловны стало пятнисто-пурпуровым, как при скарлатине.
— Просто в твоих бумажках нашел карточку. Ну, сбрасывай дурацкое тряпье, надевай свои вещи и едем домой. Там скоро похороны Хлупина состоятся.
Слепаков собрался сообщить жене о том, что капитан Маслаченко, старший оперуполномоченный по уголовным делам, интересовался неизвестным объектом вблизи Барыбино и что наутро повесткой ее вызывают в полицию, но решил об этом не говорить.
— Я тебе хочу еще рассказать про Кулькову, — взволнованно продолжала Зинаида Гавриловна. — Сходила я как-то в наш строгинский храм в Троице-Лыкове. Видела, как туда дежурная по подъезду заныривала. Спросила потихонечку про нее у церковных старушек, а они мне говорят: «И, милая, тута все знают, что Тонька Кулькова ведьма. Да очень злостная притом. А определил ее старенький батюшка отец Арсений, хоть у него уже голова от слабости трясется и бородка белая. Во время службы-то, как стали Святые Дары выносить, все прихожане стоят стоймя и на амвон смотрят. Одна Кулькова отвернулась, аж затылком вперед, как сова какая. Это потому, что ведьмам нельзя Святые Дары зреть погаными их глазищами. Может у них утроба от того лопнуть, и кишки на пол выпадут. Так что — ведьма Кулькова, ведьма. Ты, милая, не сумневайся». И я сразу поняла, отчего у нее такое странное на меня влияние.
— Не морочь голову, Зинаида, — свирепо прошипел Слепаков. — Переодевайся, и уходим.
— Что ты, Сева! Меня Илляшевская не отпустит. Я не имею права до конца ночи уходить. Я здесь в полной ее власти. Она меня в подвал посадить прикажет.
— Да мы где вообще находимся? В Москве мы живем или в какой-то воровской малине, черт их всех драл!
— Мы здесь находимся в «Золотой лилии», — печальным голосом произнесла Зинаида Гавриловна.
— Ну, я сейчас разберусь с вашей дылдой! Я сейчас ей устрою! — взревел Слепаков и помчался к кабинету Илляшевской.
Однако высокая брюнетка в средневековом камзоле была не у себя в кабинете. Она стояла при входе в зал, откуда доносились поросячий визг и истерический хохот. Что за специфические забавы наблюдала директриса, было неясно. Слепаков подскочил к ней.
— Я забираю жену из вашего заведения! И не вздумайте чинить препятствия.
— Зайдем ко мне, Слепаков.
Они оказались в кабинете Илляшевской.
— Остынь, — сказала директриса «Золотой лилии». — Зина обязана выполнить все мероприятия, пока они не закончатся. А будешь серьезно бузить, мои гвардейцы тебе живо мозги вправят.
— Плевать я на тебя хотел, мерзавка! — От ярости мир поплыл в глазах Слепакова. — Устроила похабное, сатанинское кабаре!
— Сейчас ты у меня поумнеешь, глупый старик, — многообещающе сказала директриса, неожиданно профессиональным приемом захватила правую кисть Слепакова, вывернула и заломила ему руку за спину.
В ту же секунду в кабинет ворвались двое охранников явно не феминистского пошиба. Они поволокли Всеволода Васильевича из кабинета Илляшевской через мраморный вестибюль к выходу. Причем вежливая Люба бежала позади, оскалившись, как цепная овчарка, задрав высоко юбку над стройными ножками, и противно кричала «и-и-и…».
Всеволода Васильевича сбросили с высокого крыльца. Он распластался на скользкой, основательно подмерзшей плиточной мостовой и получил еще жестокий пинок. С трудом поднялся. Он был в грязи, с окровавленным ртом. Кепку ему подал страж поменьше ростом, говоривший голосом подростка. Слепаков выплюнул зуб и стоял, расставив руки и покачиваясь, напоминая сильно перебравшего комедийного персонажа. К нему подбежала женщина из темненьких «Жигулей».
— Что с тобой, Сева? Тебя избили?
Всеволод Васильевич ковылял по двору, бормоча проклятия. Женщина почистила его плащ какой-то лохматой тряпкой. Они сели в машину.
— Мы можем ехать? — спросила охранника сидевшая за рулем.
— Приказано: пусть убираются, но без синтезатора. Она закончит утром. И не суйтесь в ментуру, это бесполезно. Вам же будет хуже.
— Жену твою не… травмируют? — Женщина, вздохнув, подала Слепакову чистый платок вытереть губы.