— Катись отсюдова живей. Да в городе-то веди себя нормально. Не трясись, не оглядывайся. Как только Пигачев заберет пакет, вернешься. А у меня с Жоркой свои дела, я с ним разберусь, — заявила старуха.
Когда Хлупин удалился, повизгивая колесами тележки, Антонина Игнатьевна села на скамейку и задумалась. Долго смотрела вслед тягловой скотине, которую она отправила с запрещенным и до жути ценным товаром. Никуда он не скроется — одинокий, малодушный, подловатый человечишка, пытающийся иногда сопротивляться ее приказам и тем не менее всегда их выполняющий. Кулькова, усмехнувшись, еще раз проводила взглядом согбенную, будто уменьшающуюся на месте фигуру посреди стоявших по обеим сторонам мостовой облетевших лип.
«Если сбежит с пакетом, — рассудила консьержка о Хлупине, — то ему конец. Найдут из-под земли. — Она обхватила ладонями дряблые щеки и закачалась справа налево и обратно. — Конец ему… и мне тоже. Нет, Генка честный трус. Он привык исполнять».
Ее раздумья прервал желтоглазый кот, вспрыгнувший Антонине Игнатьевне на колени. Неприязненно мяукнув, кот залез на плечо хозяйки наблюдать, как подходит выгулявшая пекинеса Анна Тихоновна.
— Я тебе, Тоня, хочу чего рассказать, — пристроившись рядом на скамейке, начала хромая старушка. — Вчера, когда ты была на обеде, тут ковырялся какой-то парнишка. Из себя чернявый, верткий такой, небольшой. Я спрашиваю: «Вам кого, молодой человек?» А он мне: «Я из телефонного узла. Линию у вас велено проверить. Абонент жаловался». Ну, я подумала, может, и впрямь мастер. Хотела уж про него забыть. А у самого лифта оглянулась и вижу: он чегой-то в ящике с проводами возиться бросил, сунулся к твоей дежурке и дверь закрытую трогает.
— Что ж ему там надо было? — нахмурившись и чувствуя неожиданное волнение, спросила консьержка.
— Не знаю. Потрогал замок, на меня зыркнул, как взломщик какой, и обратно к телефонным делам возвернулся.
— Какого черта ты мне сразу не сообщила?
— Позабыла. Голова-то худая стала. А чего энтот парень тут шастал, не пойму. Ой, болезная ты моя…
— Ну, взялась причитать! — оборвала Анну Тихоновну консьержка. — Я еще не померла, чего хнычешь. Был кто-то с телефонного узла или не был, узнать можно. Ничего тут страшного нет.
Когда старушка со своим пекинесом удалилась, Кулькова холодно сняла с плеча зевающего кота, шваркнула его рядом раздраженно (кот тотчас исчез) и стала глядеть на серое небо.
«Кто вокруг меня хлопоты разводит? Не полиция ли? А может, как бы это означить вернее, конкуренты какие? — крутила в своих предприимчивых мозгах консьержка. — Хорошего мало. Как бы тебе, Тонюшка, под старость лет в паскудную историю не вляпаться. Надо бы дурь под себя упрятать да на помеле куда подальше свалить. Ведь молящиеся старухи при церкви меня ведьмой считают, курицы мокрохвостые. И сумасшедший Слепаков такое же вякал, когда на меня набросился. И жена его, покорница-сладострастница, верила, что я из ведьм, заколдовала ее, дурищу… А еще музыкальное образование получила… Оба они преставились и, как говорится, ихнее дело кончено. Но и у меня жизнь паршиво укладывается. Ишь, квартиросъемщики с двенадцатого, сотрудники мои, сгибли. Кто их теперь заменит, сам черт не поймет».
Таким ироническим и причудливым размышлениям предавалась консьержка Кулькова. Она смотрела, не мигая, на мрачный закат, на огромное меркнущее страшное небо, по которому вереницей буйно проносились иссиня-черные облака, принимающие человекоподобную форму с изодранными клочьями косматых рубищ, как будто и правда ведьмы со всей Москвы летели к ночи на шабаш.
А отставной прапорщик Хлупин, неприметный в телогрейке, кепчонке и стоптанных сапогах, подвез тем временем свою визгливую тележку к Салону аргентинских танцев. В надвигающихся сумерках взбегали к крышам бутиков и супермаркетов лиловые названия иностранных фирм. Оголенные ноябрем, иззябшие деревья были усыпаны бледно-фиолетовыми малюсенькими лампочками-снежинками. И хотя не казалось Хлупину такое изысканное украшательство неприятным, однако он отчего-то поежился, глядя на рекламные льдисто-белые всплески, и под стеганой телогрейкой вдруг задрожал, охваченный мгновенным ужасом.
Ужас возник бессмысленно, неопределенно, и Хлупин долго не мог от этого ощущения избавиться. Наконец успокоился, позвонил у подъезда с латиноамериканским буквенным рядом поверх багрового пончо.
Через некоторое время дверь приоткрылась. Красивый охранник в мундире, поблескивая пробором и аксельбантом, небрежно кивнул:
— Чего тебе?
— Привез от Кульковой кулек, то есть пакет, — сторонясь невольного каламбура, скучным голосом произнес Хлупин. Он суетливо высвободил из газет закамуфлированный под бумажный сверток пакет.
— Ой, ой! — спел красавец в мундире. — Тебя никто не видал?
— Да… нет, — неуверенно бормотнул разносчик бесплатных газет.
Пигачев забрал пакет и плотно закрыл дверь.
Хлупин повлек дальше тележку и больше часа развозил по району свою поклажу, оставляя в каждом подъезде пачку газет. Завернул в какой-то двор. Он тащил пустую тележку и разыскивал в полутьме что-то ему нужное.
Нашел, постоял в нерешительности, спустился по заплеванным ступенькам с россыпью окурков. Стукнул кулаком по оцинкованной железной двери. Услышал грохот засова и вошел в освещенный голой лампой подвал.
Трое у стола играли в карты. Блестела водочная бутылка, стаканы. Пахло чесночной колбасой и чем-то техническим, будто бы смазочным маслом. И немного бомжатиной.
Хлупин довольно робко поздоровался.
— Здорово, — откликнулся один игравший. — Присаживайся, Гена.
— Крокодил Гена? — спросил чернявый парень, с молодым лицом, розовым от водки.
— Из них, — уныло отшутился Хлупин, вспоминая персонажа известного мультфильма. — Ну как, Василий?
— Вон Витек ходил, смотрел, — ответил названный Василием и ткнул пальцем в чернявого парня. — Все сделаем. Выпьешь водочки?
— Я не пью. У меня пока только полторы тысячи. Вот. Скоро будет пять. Точно. Я сразу принесу, — торопливо и будто задыхаясь проговорил Хлупин.
— Принесешь, принесешь. Куда ты денешься? — благодушно продолжал странный разговор Василий. — Вообще-то за такую работу тысячи в долларах берут. Но у тебя их нет, я знаю. Примем в рублях, сколько есть. Не волнуйся.
— А когда?
— Когда получится, сам узнаешь.
— Я пойду.
— Привет, Гена, заходи.
Хлупин поднялся по лестнице. Пошел через двор к широкому проспекту, где мчались автомобили и метались голубоватые и желтые огни фар. «А без тебя Париж — Медведково…» — уверял во все горло магнитофон из притормозившей «Вольво». Хлупин нервно отшатнулся. Вечером потеплело. Несколько раз принимался мести сырой снежок. Под ногами зачавкало неприятное месиво. Хлупин с трудом тащил пустую тележку, и в животе у него было скверно.