– Все равно, мне не следовало так поступать, – вышло нескладно, но хоть так.
– Мы все скучаем по нему.
Кави немного погрустнела – и уставилась в пространство.
– Я много говорила с Порфирио. То есть я думала, что говорила с ним. А доктора сказали, это все потому, что я нездорова. И они прописали мне новые лекарства, и теперь я его больше не вижу.
Она повернулась к Мэй.
– А ты его видишь?
– Я… нет. Конечно, нет. Он умер. Мертвые не возвращаются.
– Да. Не возвращаются. – Тут Кави снова просветлела лицом. – Если бы он вернулся, он бы обязательно простил тебя. Он тебя очень любил.
Мэй прикусила язык. Порфирио – простил ее? Она пыталась забыть их последнюю встречу, задвинула в дальний закоулок памяти – но слова Кави вытащили это на свет. До того дня Порфирио вымещал свою ярость в звонках и сообщениях. Он даже повысил Мэй с просто «дряни» до «нордлингской дряни». Оскорбления и преследование продолжались, но Мэй стало полегче. Она просто все больше замыкалась в себе, отказываясь чувствовать хоть что-нибудь. Через некоторое время он понял это и решил, что личный визит может поправить дело и по-настоящему уязвить ее.
Она пустила его в квартиру – ожидала, что он оценит этот жест и будет вести себя как цивилизованный человек. Но она ошиблась. Он обвинял ее в разных грехах, но в тот день он решил, что Мэй отказала, потому что изменяла ему.
– С кем ты спала?! – орал он.
Разговаривать, убеждать – все это было бесполезно. Поэтому она просто молчала, и это бесило его все больше. Он вел себя совсем как Кави на похоронах. Мэй снова услышала, что она нордлингская дрянь, бессердечная и не способная на настоящие чувства.
А вот Порфирио как раз их испытывал – и орал не переставая:
– Ну?! Что тебе нужно?! Что нужно, чтобы ты хоть раз хоть что-нибудь почувствовала?!
Тут он вдруг прекратил выкрикивать одно и то же. А инстинкты и рефлексы Мэй не сработали. Даже в страшном сне ей не могло присниться, что Порфирио, пусть и в ярости, может напасть на нее. Он опрокинул ее на пол, прижав запястья к полу, и придавив своим весом. И когда он тихо заговорил, Мэй поняла, что вот это – настоящая угроза:
– Я заставлю тебя почувствовать, – сказал он. – Ты – моя, и я тебе покажу, кто тут хозяин.
Мэй испугалась. До того она не боялась насилия. Не представляла себя в подобной ситуации. На территории нордлингов о подобных эксцессах и речи быть не могло. В армии она так хорошо отделала пару не в меру болтливых сослуживцев, что все вокруг ходили на цыпочках и словом боялись задеть. А вот сейчас она лежала на полу – в полной власти Порфирио. Во время фехтовального поединка ее выручила бы скорость. Имплант делал ее сильнее – но у Порфирио стоял такой же. Кроме того, он был просто мощнее ее физически. Это и оказалось роковым.
Преторианцы шутили, что сдирают друг с друга одежду и это сходит за предварительные ласки, но с Мэй такого еще ни разу не произошло. Вдруг она поняла: возможно, о таких инцидентах просто молчат? Преторианцы так яростно и бурно занимались любовью, что иногда трудно было отличить секс по обоюдному согласию от изнасилования. Еще ее вполне могли обвинить в том, что она сама заманила его к себе, чтобы выставить насильником и так отомстить. Он пытался одновременно удержать ее и раздеться. Да, он хотел ее, но не потому что любил. А потому что ненавидел. Он хотел овладеть, чтобы наказать.
Мэй сопротивлялась – пиналась, царапалась, кричала. Но это не сработало. Она до сих пор была в этом уверена. Но она как-то сумела собраться с силами и отбросить его от себя. И подобраться к журнальному столику. Он ухватил ее за ногу, но Мэй успела достать со стола пистолет.
Порфирио кипел от ярости и впрыснутых имплантом химикатов, однако голову сохранил. Он отскочил подальше – а она встала во весь рост, прицелилась и заорала, чтобы он убирался прочь. Он бормотал что-то невнятное, похожее больше на оправдания, чем на извинения, и пытался привести себя в порядок. Мэй не желала слушать ничего и стала наступать на него с такой решительностью, что он, в конце концов, счел за лучшее выбежать из квартиры вон. И больше она его не видела.
Она никому не рассказала о том, что произошло, хотя Вал и Даг заметили синяки у нее на запястьях. Они не поверили в выдуманную ей историю – но виду не подали. Если бы они заполучили доказательства того, что Порфирио на самом деле пытался сделать, он бы не дожил до того злополучного взрыва.
Она стояла посреди больничной палаты и натянуто улыбалась. Мэй не анализировала свои чувства во время нападения – просто потому что времени не было на то, чтобы мыслить связно. Она действовала на чистых рефлексах и желала одного – вырваться. А вот сейчас она поняла, что чувствовала не только страх. Ею владело не только желание отбиться во что бы то ни стало.
С потрясающей отчетливостью она припомнила целую гамму других чувств, задвинутых в дальний угол памяти. Ярость. Негодование. Порфирио хотел совершить кощунство, святотатство! Да кто он такой, чтобы требовать себе подчинения? Она не будет принадлежать любому мужчине. Ее тело будет даром тому, кто заслужит ее желание. И его нельзя взять силой!
Возможно, это были не такие уж и странные чувства – учитывая ситуацию. Она не хотела, чтобы ею овладели, – нормальная реакция. Странность заключалась в том, что она негодовала не просто как женщина, которую угрожали изнасиловать. Ведь тело прославлено и свято, и оттого угроза изнасилования выглядела чудовищной! Тогда она решила, что это эмоции вышли из-под контроля и что тот прилив сил был связан с реакцией импланта на страх – которая оказалась более сильной, чем реакция на гнев.
Теперь она понимала, что она отбросила от себя Порфирио не собственной силой – а благодаря темному присутствию, что овладевало ею время от времени. Именно та темная сила развернула ее мысли в сторону священного… А еще она вспомнила перепуганное лицо Порфирио – и задумалась. Вдруг он испугался не пистолета? Вдруг он испугался ауры божественного присутствия вокруг нее? Ведь Джастин сказал, что она видна для обычного зрения в моменты наивысшего напряжения. Выходит, ею пытается овладеть какое-то божество?.. Но это же абсурд…
Мэй просто сказала:
– Мне пора.
Кави кивнула с той же сонной улыбкой:
– Конечно. Приходи еще. Я бы хотела, чтобы мы стали подругами. Я уверена – Порфирио бы это понравилось.
– Да, – пробормотала Мэй, разворачиваясь к двери. – Ему бы понравилось.
Кофеин привел Джастина в относительный порядок – но лишь внешне. Ему не хотелось позориться перед Мэй. А когда он приехал домой, голова буквально раскалывалась от боли. К счастью, все куда-то запропастились. Джастину совсем не хотелось выслушивать нотации Синтии – он вообще страдал от любого громкого звука. Хоть бы они не возвращались домой подольше, подумал он, поплелся в спальню, нашел пузырек с сильнейшим обезболивающим. Сначала он машинально вытряхнул кучу таблеток – он знал, что доза точно не введет его в кому. Но затем хорошенько подумал и оставил на ладони лишь три штуки – хватит, чтобы справиться с похмельем. Джастин еще не забыл, что случилось в Виндзоре, и не желал повторить плачевный опыт.