— То, что у нас один общий враг, еще не означает, что мы обязательно должны стать друзьями, — возразил Бреголас.
— Друзьями — конечно же, нет. Но это, я думаю, совсем не то, чего они от нас хотят.
— Позвольте высказаться и мне, — сказал Динрис, вставая.
Все посмотрели на него, удивляясь той торжественной манере, в которой кузнец попросил дать ему слово. Маерханнас тоже — но украдкой — посмотрела на него, а затем заставила себя оставаться невозмутимой, как того требовал ее статус.
— Мы тебя слушаем, — сказала она.
— Спасибо, госпожа… Те из нас, кто сражался вместе с Арианвен, знают, что мы одолели всего лишь авангард. Мы не были по-настоящему готовы к этой битве, нас было недостаточно много, и наши сомнения едва не довели нас до катастрофы. Вот уже сто ночей мы готовимся к войне, опасаясь, что наши враги вторгнутся в наш лес и станут его уничтожать. Может, войны и не будет. Однако зима прошла, дни становятся более длинными, ветер осушает дороги, размокшие от дождя. Если монстры захотят на нас напасть, они это сделают сейчас. Я считаю, что нужно собрать все кланы, все эльфы, способные держать в руках лук или кинжал, должны отправиться на опушку леса. Мне вспоминается то, что сказала как-то раз ночью королева на холме, на котором ее принимал Кален. Ты помнишь, Ольвен?
Бард улыбнулся и провел пальцами по струнам своей арфы, поставленной на землю. Он извлек из них лишь несколько мелодичных звуков, но их хватило для того, чтобы шепот среди эльфов стих…
— Пусть люди увидят, что из леса выходят эльфы и что их так же много, как деревьев в этом лесу, — сказал он с грустной улыбкой.
Его пальцы заскользили по струнам арфы, а его голос стал звучать в темноте все громче и громче.
«Когда деревья удивились тому,
Что повсюду сеется смерть,
Сраженья были прерваны
Звучанием арф.
Арфы оплакивали погибших.
Пусть уйдут в прошлое грустные дни.
Королева положила конец этому звучанию.
Она идет по полю битвы,
Возглавляя свой род и командуя войском…» [35]
Бард замолчал и лишь еще раз провел пальцами по струнам.
— Если суждено начаться войне, нам ее не избежать, — сказал Динрис. — Нам следует объединиться с людьми — не для того, чтобы им помочь, а для того, чтобы спасти самих себя. И не только для того, чтобы одержать победу над Тем-кого-нельзя-называть, но и для того, чтобы показать свою силу и тем самым навсегда вселить в монстров страх перед лесом.
— А кто нас поведет? — спросил Бреголас. — Ты, Динрис?
— Нет… Я пойду вместе со всеми, но я — не военачальник. Думаю, что тебе, Бреголас, следовало бы взять на себя почетную обязанность по подготовке нашего войска. Однако я также полагаю, что Морврин является единственным, кто сможет повести все кланы в бой.
Легкий туман начал подниматься от земли, остывающей из-за ночной прохлады, и эльфы узрели в этом предзнаменование. Туман не принадлежал ни этому миру, ни миру подземному — он принадлежал миру богов. Динрис, как и все остальные, вдруг почувствовал, что ему холодно. Он поочередно посмотрел на каждого из членов совета, сидевших рядом с ним, и каждый из них выразил свое мнение, не произнося ни слова. Потом, поскольку никто не захотел ничего больше говорить, кузнец протянул руку Маерханнас и помог ей подняться.
— Да будет так, — сказала она своим приятным голосом. — Отправьте сокола к нашему дорогому Морврину, чтобы сообщить ему о нашем решении. Бреголас поставит в известность все кланы. Нам нужно быть готовыми не позднее чем к следующей луне.
Регентша говорила, ни на кого не глядя. Когда она замолчала, то наклонила голову к своему мужу, и затем они оба пошли прочь. Несколько мгновений спустя все остальные члены совета тоже исчезли в тумане — молчаливые, словно призраки. Гвидион глубоко вздохнул и, достав свою курительную трубку, начал ее набивать.
— Я знаю, что ты чувствуешь, — сказал он, раскуривая трубку. — Нелегко приносить подобные известия. Но никто на тебя не гневается, поверь мне. Тем не менее, ночь сегодня очень грустная.
День был пасмурным, все небо затянули огромные черные тучи, грозившие дождем, но Ллиану, тем не менее, охватил восторг. Впервые после того, как Махеолас вырвал ее из логовища Цандаки, она ненадолго перестала проклинать ошейник раба, который он нацепил ей на шею, и золотую цепь, за которую он ее тянул. После многих дней, проведенных глубоко под землей, от свежего воздуха — пусть даже к нему и примешивались запахи серы, дыма и железа (а может, именно из-за этих запахов) — у нее начала кружиться голова. Она вдруг закружилась так сильно, что Ллиана поскользнулась на каком-то камне, упала и едва не покатилась вниз по тропинке. Два орка, являющиеся личными телохранителями Махеоласа и представляющие собой ужасных существ с серой шершавой кожей, похожей на поверхность окрестных скал, подхватили ее своими когтистыми конечностями и поставили на ноги. А затем — якобы чтобы стряхнуть прилипшую землю — принялись рьяно лапать полуобнаженное тело Ллианы, издавая омерзительное ворчание. Махеолас, резко дернув за цепь, вырвал у них их жертву, а затем подошел к ним и ударил ладонью по щеке того, который оказался ближе к нему.
— Анурин наркуу кююльгсован снага! — заорал он так громко, что Ллиана вздрогнула.
— Саарг, схакх.
Оба орка поспешно отпрянули назад с таким услужливым и перепуганным видом, как будто Махеолас мог прикончить их на месте (наверное, он и в самом деле имел право это сделать). По знаку своего хозяина один из телохранителей пошел впереди, ретиво, с гортанными криками, расталкивая толпу, которая двигалась навстречу, либо по пути с ними на Нарагдум. Ллиана брела вслед за орком, постанывая: от падения на твердую и неровную землю она сильно поцарапалась и ушиблась.
— Что ты им сказал? — спросила она, взглянув на своего спутника.
Махеолас в ответ — очень сильно и абсолютно неожиданно для Ллианы — ударил ее по щеке, отчего она едва не повалилась на землю.
— Как ты смеешь заговаривать со мной первой, рабыня?! Хочешь, чтобы я отвел тебя обратно к Цандаке? Она уж напомнит тебе правила поведения!
Махеолас своей пощечиной разбил Ллиане губу, во рту она чувствовала вкус крови. Эльфийка подняла на него глаза, но он тут же, снова дернув за цепь, заставил ее склонить голову.
— Ты поняла, рабыня?
Ллиана услышала, как позади нее засмеялся орк. Махеолас, по-видимому, ради этого и повел себя так. По крайней мере, ей хотелось на это надеяться. Она снова выпрямила голову, но на этот раз поднимать взгляд не стала.
— Да, хозяин…
— Хаат, слагай!
Дальше они двигались по скалистому гребню, по которому можно было попасть в пещерный город орков. Мимо них прошли сбившие в тесную толпу орки, которых, похоже, ничуть не пугало, что края узкой тропинки с обеих сторон обрывались в пропасть. В этой толпе Ллиана впервые увидела существ, которых она поначалу приняла за гномов из-за их маленького роста и вопиющего уродства. Это были дети орков, идущие либо в одиночку, либо со своими родителями. Они показались Ллиане необычайно многочисленными, удивительно раскованными и ничуть не пугающимися толкотни. У эльфов дети рождались редко, и они очень быстро вырастали до размеров взрослого эльфа, а потому Ллиана была не ахти каким знатоком в данном вопросе. Впрочем, если присмотреться, то большинство орков казались не воинами, а покорными, безропотными, привыкшими подчиняться существами. Некоторые из них гнали стада свиней, коз и туров с длинной черной шерстью, большие рога которых позволяли очень эффективно расчищать дорогу в толпе. Другие орки сопровождали запряженные быками повозки с большими деревянными колесами. Эти повозки, груженные бочками, четвертинами туш животных и грудами мешков, медленно катились одна за другой бесконечно длинной вереницей. Периодически то тут, то там мелькали отряды воинов всех рас, которые, судя по яростным крикам и жестикуляции, вот-вот собирались вступить с кем-то в бой. Большинство из этих воинов были гоблинами — огромными и ужасными, — однако Ллиана увидела также людей и лучников-эльфов — мрачных, угрожающе сверкающих глазами, ведущих мулов, нагруженных добычей. А вот ни одного карлика Ллиана в толпе не заметила — как будто этот народ гор был единственным, кому удалось избежать пленения монстрами. Ллиане постоянно попадались навстречу группы рабов — как закованных в цепи, так и не закованных. Они либо несли какой-нибудь груз, либо просто шагали рядом со своим хозяином. И не раз Ллиане довелось встретиться взглядом с женщиной или с эльфийкой, которая была такой же полуголой, как она, и у которой на шее виднелся такой же ошейник рабыни, как и у нее. Их было так много… Как могло получиться так, что сотни эльфиек угодили в эту безрадостную дыру, а королева — ее, Ллианы, мать — на это никак не реагировала? Ллиану охватили чувства мучительного стыда, собственной вины и горечи, которые подавили ее силу воли. Она теперь покорно шла за Махеоласом, черное одеяние которого заставляло всех, кто его видел, отступать в сторону. Вскоре они наконец-таки свернули на какую-то второстепенную дорогу и пошли по какой-то невообразимой системе ходов и переходов, представляющей собой сложное переплетение платформ, лестниц, поручней и мостиков, перекинутых от одной скалы к другой и состоящих из кое-как скрепленных друг с другом бревен, балок, досок и веревок. Мостики и мостки переплетались друг с другом и были чем-то похожи на паутину. Иногда они были такими узкими, что по ним можно было идти лишь в колонну по одному (при этом они так сильно раскачивались, что, казалось, вот-вот рухнут), иногда — такими широкими и крепкими, что на них размещались небольшие крепости, постоялые дворы и торговые лавочки, принадлежащие в большинстве своем гномам. Ллиане показалось, что это прямо-таки второй город, зависший между небом и землей на головокружительной высоте и населенный менее воинственными обитателями — по крайней мере, на своих верхних ярусах.