Вечером, после того как ее уложили на кровать шириной по меньшей мере в шесть локтей, Ллиана снова осталась наедине с собой.
Когда она проснулась, масло, которым ей помазали череп, уже оказало эффект: кровь больше не капала, а боль ослабла. Все ее тело было каким-то онемевшим, а на душе царили спокойствие и равнодушие. Эльфийка, приподнявшись, села на кровати и окинула взглядом свое новое жилище. Эта комната была простенькой, без каких-либо прикрас, однако, по крайней мере, это уже не тюремная камера. Окон в комнате не имелось — да и зачем нужны окна так глубоко под землей? — а единственная дверь была незаперта. Ллиана долго разглядывала кусок коридора, видимый через приоткрытую дверь, и не чувствовала в себе ни сил, ни желания подняться и посмотреть, что еще есть в этом коридоре и куда он ведет. Несмотря на высокую влажность воздуха, она поплотнее укуталась в шерстяную накидку и продолжала сидеть почти неподвижно, уставившись в пустоту. У нее лишь мелькнула мысль о том, что хотя эта дверь и открыта, выходы из коридора наверняка закрыты.
Она сейчас находилась в центре своего рода тюрьмы, которая, в свою очередь, находилась в центре враждебной территории. Поэтому было не так уж и важно, заперта вот эта дверь или нет…
Вскоре служанка подала ей еду и питье. Несколькими часами позже другая служанка принесла в комнату зажженную масляную лампу и установила ее в нише над кроватью. Вместо того чтобы сразу уйти, не произнеся и слова — как поступали другие слуги, — она встала перед Ллианой и стала ее внимательно разглядывать, что-то бормоча хриплым голосом на непонятном языке. Своими шершавыми пальцами служанка начала распрямлять некоторые из длинных вьющихся черных локонов эльфийки. Затем она вывалила на кровать содержимое мешочков, которые висели у нее на поясе, вытащила из образовавшейся кучи предметов глиняный горшочек и что-то вроде палочки для письма и попыталась начать раскрашивать Ллиане губы и румянить ей щеки. Эльфийка сердитым жестом отстранила ее от себя. Служанка начала издавать какие-то увещевающие возгласы, но настаивать не стала и вскоре ушла. Едва она покинула комнату, как в дверях появился какой-то силуэт, который, похоже, не решался переступить порог.
Ллиана почувствовала, что ее сердце стало биться быстрее. Ей не нужно было поднимать глаза на того, кто стоял на пороге, чтобы понять, кто он. Это ведь наверняка был ее «клиент», о котором говорила Цандака.
— Я же говорил, что мы еще увидимся…
Ллиана, почувствовав прилив эмоций, явно противоречащих логике, резко поднялась и бросилась в объятия Махеоласа. Этот подросток, который раньше вызывал у нее неприязнь, с некоторых пор стал ее единственной надеждой, ее единственным знакомым — если не другом — в этом царстве тьмы, находящемся так далеко от вольного воздуха лесов. Этот ее восторг длился лишь несколько секунд, в течение которых она осознала, что прижимается к Махеоласу почти голая — на ней была лишь накидка, — и что он прижался лицом к ее волосам и обнимает ее со страстью мужчины.
Она оттолкнула его от себя — оттолкнула так сильно, что Махеолас ударился спиной о стену и едва не упал на пол. На его лице появилось сначала выражение удивления, затем — печали, затем — разочарования и гнева.
— Ты не имеешь права отказываться! — крикнул он.
— Это правда. Если ты хочешь использовать меня, я не стану сопротивляться. Но ты ведь пришел сюда совсем не для этого.
Махеолас стоял у стены, тяжело дыша и глядя на Ллиану сердитым взглядом. С тех пор, как он покинул жилище Гвидиона, его волосы сильно отросли. А еще он похудел, и его лицо осунулось. Благодаря длинному черному одеянию, печальному взгляду и бледному лицу он стал чем-то похож на эльфа, причем даже немножко симпатичного. Наконец ему удалось совладать со своим гневом, и его плечи расслабленно опустились. Страх, мучивший его уже давно, снова взял верх в его душе. Страх подростка, повзрослевшего слишком быстро и отвергаемого всеми. Страх, вызванный непониманием того, почему его пощадили и почему Тот-кого-нельзя-называть относился к нему, как к сыну. Страх и от того, что он, возможно, недостоин такой чести… Увидев его в таком состоянии, Ллиана устыдилась того, что вспылила.
— Закрой дверь и сядь рядом со мной, — сказала она, пряча свое тело за длинными полами плаща. — Нам многое нужно друг другу рассказать…
Махеолас, пару мгновений посомневавшись, сделал так, как сказала Ллиана. Усевшись рядом с ней, он некоторое время сидел абсолютно неподвижно, уставившись куда-то в пустоту, а затем закрыл лицо ладонями, и его плечи затряслись так, как будто он засмеялся. Ллиана услышала какие-то сдавленные звуки. Однако затем она поняла, что он не смеется: Махеолас плакал, и это вызвало у нее изумление и замешательство.
Эльфы ведь никогда не плачут от душевной боли.
— Ты говорил, что тебе нужна моя помощь, — ласково сказала она. — И в самом деле нужна?
Подросток ничего не ответил. Прошло еще немало времени, прежде чем он смог взять себя в руки и что-то сказать.
— Посмотри на меня… Каким образом, по-твоему, я могла бы тебе помочь? Я ведь здесь пленница, тогда как ты, похоже, можешь ходить здесь, куда вздумается. А почему к тебе не относятся здесь, как к пленнику? Потому что ты послушник, да?
Махеолас покачал головой, ничего не отвечая. Да и как он мог бы объяснить то, чего и сам не понимал? Вот уже несколько недель он чувствовал себя самозванцем и жил в страхе, что его разоблачат. Как только Повелитель поймет, что он, Махеолас, вовсе не является тем Сыном Человеческим, о котором говорится в дурацких пророчествах… А главное — как объяснить ей, что вот уже несколько дней ему и самому нравится верить в эту легенду, вот уже несколько дней, как он чувствует, что в нем зарождается новое существо, избавленное от условностей его прежней жизни…
— Если я сделаю из тебя свою сожительницу, ты будешь такой же свободной, как и я, — наконец прошептал он. — Для этого мне нужно всего лишь выкупить тебя у Цандаки.
— Ты ведь теперь богатый!
— Они дают мне все, что пожелаю, — сказал Махеолас, поворачиваясь к Ллиане. — Охранников, женщин, золото… Дадут и тебя, если я захочу.
Ллиане тут же пришло на ум несколько язвительных реплик на данный счет, но сейчас говорить что-нибудь едкое было бы неуместно. Она резким движением распахнула полы своего плаща.
— Конечно, ты этого хочешь, — прошептала она, кладя свою ладонь ему на щеку. — Однако чего ты хочешь больше всего — так это чтобы я хотела тебя.
Подросток посмотрел на нее страстным взглядом. К его горлу подступил ком: это был момент, о котором он уже давно мечтал. Поскольку он не осмеливался даже и пошевелиться, Ллиана ласково взяла его ладонь и провела ею по своим грудям, животу, лобку.
— Вытащи меня отсюда, и я стану твоей.
Она убрала его руку в сторону и, наклонившись, поцеловала его в губы, а затем поднялась, состроила ему рожицу и медленно запахнула полы плаща.
— Ты и так уже мне принадлежишь, — сказал Махеолас. — Я хочу сказать, что Цандака предложила мне тебя… Мне даже не пришлось ее об этом просить.