– Я… поговорю с Тиссеном.
– Не тяни, Гастон. Я отправляюсь на стыковочный узел и беру с собой гарантийный талон. – Гаффни выдернул из головы провода и катетеры. – У тебя минуты четыре, не больше.
Гаффни схватил голову Джейн Омонье со столика.
* * *
Дрейфус со Спарвером брели по холмам, покрытым метано-аммиачным льдом. Впереди плыли их тени, которые удлинялись по мере того, как оранжевое солнце Эпсилон Эридана катилось к горизонту у них за спиной, прожигая коричневато-желтые облака, согнанные местными ветрами в гряды странной анатомической формы. Впереди зловещее бордовое небо пульсировало от далеких электрических бурь. Прямо над головой оно было узловатым, как старая древесина, и творожистым, как кислое молоко.
– Не хотите поговорить о том документе? – поинтересовался Спарвер.
– Не особенно.
Дрейфус немного изменил курс, чтобы для маскировки максимально использовать валуны. Они уже прошли семь километров от точки приземления. Осталось примерно столько же. Скафандры с функцией усиления позволяли тратить минимум энергии, больше утомляла постоянная необходимость выбирать безопасный путь, чтобы и держаться устойчивых участков, и не попадаться на глаза «Головне».
– С тех пор как расстались с Пеллом, вы точно воды в рот набрали. Неужели не рады, что у Талии все благополучно?
– Конечно рад. Просто нет настроения болтать. Не забывай, я эскорт не заказывал.
– Не заказывали, а я есть. Тот документ связан с Часовщиком?
– А ты угадай.
– Что же в нем так поразило вас? С чем вы никак не можете справиться?
– Это касается только меня.
– Я должен быть в курсе, я же ваш помощник.
– У тебя есть допуск «Мантикора»?
– Нет, но и «Панголина» не было, а вы порой потчевали меня секретной информацией.
– Тут другое дело.
– Потому что оно касается Часовщика? Или потому что оно касается Тома Дрейфуса?
– Нам нужно меньше разговаривать.
– Нас не подслушают.
– Я о том, что полезно смотреть, куда идем. Провалишься под лед – не стану тратить время и вытаскивать.
– Вы такой заботливый!
Петляя между расселинами, они прошли еще как минимум километр, прежде чем Дрейфус заговорил снова.
– Я кое-что о себе выяснил. Всегда считал, что в том ЧП я не замешан, а теперь знаю, что был там. Я находился в СИИИ и непосредственно участвовал в инциденте с Часовщиком. Когда он вырвался из-под контроля, я либо прибыл навестить Валери, либо уже возвращался обратно.
– Вы не помните?
– Мне заблокировали воспоминания. Сейчас прочел документ, и они проясняются, но я по-прежнему вижу их как через толстое стекло.
– Зачем вам блокировали воспоминания? Из соображений безопасности?
– Не совсем. После тех событий мне не позволили бы нести полевую службу. Но если бы меня повысили до старшего префекта – а именно так собирались поступить, – проблем не возникло бы. Так что причина в другом, Спарвер. В тот день я принял решение, точнее, был вынужден его принять. Я просто не смог жить с содеянным.
– Какое решение?
– Я придумал, как спасти заблокированных в СИИИ, до которых Часовщик еще не добрался. Отсюда и задержка. Меня всегда интересовала шестичасовая пауза между освобождением Джейн и бомбардировкой. Теперь я знаю, что случилось.
– Вы их спасли?
Дрейфус молча двинулся дальше, шагов через десять остановился и ответил:
– Да, спас. Я спас их всех, и Валери в том числе.
* * *
Невыносимый холод, потом яркий свет. Омонье почувствовала себя невесомой. Неожиданно пришла мысль, что ничего не получилось и ее вместе со скарабеем вернули в отсек. От безысходности захотелось снова погрузиться в пучину забытья, из которого Джейн только что вынырнула, но тут она поняла, что скарабея нет. Омонье так привыкла к нему, что отсутствие его ощущала с болезненной остротой.
– Откройте глаза, – попросил доктор Демихов. – И не волнуйтесь, все будет в порядке.
– Неужели я спала?
– Да, впервые за одиннадцать лет. Простите, но разбудить вас было необходимо.
Возникла фигура в зеленом комбинезоне и маске на фоне зеленой же стерильной стены – над Омонье склонился доктор Демихов.
Она попыталась заговорить, но услышала грубую пародию на собственный голос, словно кто-то стоял рядом и читал ее мысли.
– Где я?
– В послеоперационной палате. Вы что-нибудь помните?
– Помню, как вызывала вас, как мы обсуждали ваши планы относительно меня.
– А дальше?
– Дальше ничего. Что у меня с голосом?
– Мы читаем ваши мысли с помощью трала. Не волнуйтесь, мера временная.
Мало-помалу Омонье поняла, что ниже шеи почти ничего не чувствует. Взгляд переводить получалось, но и только, – ни наклонить голову, ни повернуть ее.
– Доктор, покажите, что вы сделали.
– Нечто кардинальное. Только переживать не о чем: мы поставим вас на ноги в рекордно короткие сроки.
– Покажите! – В смоделированном голосе звенела настойчивость.
По сигналу Демихова ему протянули зеркало. Врач поднял его так, чтобы Омонье увидела свою голову, зажатую мягким фиксатором.
– Одиннадцать лет я не видела своего лица: ко мне не могли приблизить зеркало. Впрочем, дело не в этом, на скарабея я и краем глаза смотреть не хотела. Сейчас кажусь себе тощей старухой.
– Со временем мы все поправим.
– Наклоните зеркало.
Омонье увидела свою шею. Казалось, ее прикрепили к телу скобами, причем недавно. Гибкие провода и шланги ныряли под кожу.
– Понимаете, что нам пришлось сделать? – спросил Демихов.
– Как же вы?.. – начала Омонье.
– Готовились долго, а сама операция получилась быстрой. Пару секунд вы провели без сознания, потом за вас взялись реаниматоры, только вряд ли вы это помните.
Джейн внезапно поняла, как важно ей ничего не помнить. Но она помнила и яркий свет, и озабоченное лицо со впалыми щеками, и внимательный взгляд – лицо Демихова… Она вспомнила невыносимый холод и межзвездный вакуум, который полз по ее шее и тянулся ледяными пальцами в пустоту черепа.
Но что пользы, если Демихову до конца его дней будут сниться кошмары?
– Вы правы, – сказала она. – Я действительно ничего не помню.
– Физически вы пострадали сильно, но все восстановимо. Останки скарабея мы нейтрализовали, и я собирался держать вас под наблюдением, пока голова и тело не срастутся полностью. Однако возникла небольшая проблема.