— Нет, милая, на тебя просто слишком много всего обрушилось. Ты не только не плохая, а самая лучшая девочка на свете. Я ужасно горжусь своей замечательной племянницей. Ты не представляешь, как я рада, что снова встретилась с тобой и Кендэлом.
— Вы правда останетесь с нами?
— Мне надо будет на днях съездить домой, посмотреть, как там дела в пивной, взять еще одежды и зайти в банк, но я сразу вернусь, обещаю тебе. Я буду с тобой, Лола Роза, что бы ни случилось.
Я обхватила руками ее большое, доброе лицо. Голубые глаза прямо смотрели в мои. Она говорила серьезно, сомнений быть не могло. Я прижалась к ней и почувствовала, что очень ее люблю.
Мамино лечение очень меня пугало. Ей приходилось ездить в больницу, где ей вливали лекарства. Тетя Барбара сидела там с ней и привозила ее на машине домой. Потом ее начинало тошнить. Приходилось ставить ей ведерко возле кровати, потому что она иногда не успевала добежать до туалета. Ей дали в больнице таблетки от тошноты, но ее все равно все время мутило; она лежала вся бледная, потная и грустная и непрерывно зевала.
— Эти гады меня просто травят, — ворчала она. — Я не могу больше блевать каждую минуту. Не поеду я больше в эту больницу. Не надо мне этого лечения.
— Нет, поедешь, — отвечала тетя Барбара. — И будешь лечиться и поправишься, слышишь?
— Я бы лучше положилась на судьбу — какая бы она ни была.
— Да, но ты не имеешь права думать только о себе. У тебя дети.
— Им будет лучше без меня, — сказала мама.
— Не будет! — вскрикнула я. — Ты нам нужна, мама.
— Ты мне тоже нужна, детка. Я тебя очень люблю, родная моя, и Кендэла тоже. Я бывала вам не очень хорошей мамой. Как ты думаешь, может быть, эта болезнь — наказание?
— Нет! Ты всегда была очень хорошей мамой, — сказала я.
— Я и сестрой была не самой лучшей, — заметила мама, когда тетя Барбара подошла положить ей на голову влажное полотенце.
— Чистая правда, — звонко ответила тетя Барбара. — Но раковые клетки не начинают размножаться от того, что ты когда-то была скверной девчонкой. Кончай ныть, устраивайся поудобнее и постарайся уснуть.
— Раскомандовалась! — Мама потянулась и поймала руку тети Барбары. — Прости меня, Барб. За все.
— Да простила я тебя. Это все уже быльем поросло. На самом деле я тебе благодарна.
— За что благодарна? Что ты сделала, мама? — спросила я.
— Неважно. Забудь, — сказала тетя Барбара.
— Я не могу забыть. А если я умру? Я не хочу в ад! — Мама расплакалась.
— Ты не умрешь пока… У тебя еще много-много лет, — твердо сказала тетя Барбара. — И что за чушь ты мелешь про ад?
— Папа говорил, что я отправлюсь прямиком в ад.
— Папа был просто старый дурак.
— Мне всегда казалось, что вы с папой очень держитесь друг за друга. Ты всегда была его любимицей.
— А почему дедушка сказал, что ты отправишься в ад? — настаивала я. — Потому что ты сбежала с папой?
— Для начала я сбежала с парнем Барб, — сказала мама.
Я уставилась на тетю Барбару.
— Майкл был ее женихом. У них уже был назначен день свадьбы, заказано свадебное путешествие, все обговорено. Я должна была быть подружкой невесты.
— В сиреневом платье с фрезиями в волосах, — сказала тетя Барбара. — А у меня должно было быть все по полной программе: белое кружевное платье и букет из лиловых фрезий и белых роз. Правда, я уже и тогда была полновата для белых кружев, но я села на строжайшую диету, чтобы сбросить за три месяца двадцать килограммов. Все было предусмотрено до мельчайших деталей!
— Не предусмотрено было только то, что я все испорчу, — сказала мама. — Он мне даже не особенно нравился. Вообще-то, мне казалось, что он скучноват.
— Он и был скучноват, — сказала тетя Барбара. — Я всегда заранее знала, что он скажет.
— Но ты не знала, что он сделает.
— Да уж, по нему было не похоже, что он способен закрутить с моей младшей сестрой.
— Вы его любили, тетя Барбара? — спросила я.
— Мне, наверное, казалось, что да. Тогда. Она вздохнула.
— Я думать не думала, что это так далеко зайдет, — сказала мама. — Я просто хотела с ним немного пококетничать. А потом все как-то вышло из-под контроля.
— Тебе было всего шестнадцать. Ты просто дурила. Я гораздо больше сердилась на Майкла, чем на тебя.
— Почему ты не согласилась помириться с ним? Он ведь тебя умолял. На самом деле он никогда и не переставал тебя любить, разве ты не понимаешь?
— Я в этом не так уверена. И потом, дело не в этом. Я перестала его любить. Он стал мне не нужен.
— Может быть, вы встретите кого-нибудь другого, тетя Барбара? — сказала я.
— Мне кажется, сейчас мне уже никто не нужен, — ответила тетя Барбара. — Мне нравится жить одной, совершенно независимо. Хотя я рада была бы иметь детей.
— Давай мои будут у нас общие, — сказала мама. — А если я не выживу…
— Прекрати!
— Ты выживешь, мама!
— Если вдруг. Ты позаботишься о детях, Барб?
— Ты же знаешь, что да.
— Джей может еще что-нибудь выкинуть.
— Я его уйму, не волнуйся. И тебя тоже, если ты не перестанешь пороть чепуху. Поспи лучше.
Мама несколько дней не вставала. Мы ходили по квартире на цыпочках. Кендэлу приходилось убавлять до минимума громкость телевизора. Нам не всегда удавалось убавить до минимума его собственную громкость. Он начинал громко плакать по самому пустячному поводу.
— Кендэл, ну постарайся же быть хорошим мальчиком, — упрашивала я.
— Нет, я хочу быть плохим, — отвечал Кендэл.
Он все время изводил меня, пока я делала для мамы необыкновенно красивую открытку "Выздоравливай!". Я изобразила чудесный сельский пейзаж с синими птицами и цветущими яблонями, крошечными ягнятами и белыми лебедями на реке. Четыре фигуры шли по нему, взявшись за руки, в лучах заката: мама, Кендэл, тетя Барбара и я. На праздничное платье тети Барбары у меня ушла целая обертка от «Кэдбери». Я наклеила перышки вокруг маминых плеч, чтобы изобразить куртку с меховым воротником, и блестки на ноги — это были блестящие туфли.
Маму я наклеила чуть-чуть высоковато, так что она у меня парила над землей, даже когда я пририсовала к блестящим туфлям высоченные шпильки. Перышки тоже выглядели странновато. Они слишком напоминали крылья ангелов.
— Дай посмотреть, — попросил Кендэл. — Пусти Джорджа посмотреть, Лола Роза.
— Слушай, не тычь мне в лицо своей грязной акулой, — раздраженно сказала я.
Джордж был перемазан вареньем, клеем и вообще всякой грязью.