Рядом на одеяле сидит мамочка-француженка. Стройная, рыжеволосая, она разговаривает с подругой, а ее годовалая дочь тем временем играет с… да непонятно с чем! Кажется, мать на весь день захватила с собой только мячик. Они обедают, потом малышка катается по траве, просто смотрит по сторонам. Мама тем временем ведет полноценный взрослый разговор со своей подругой.
Солнце в парке одно, и лужайка одна. Но я гуляю по-американски, а она — по-французски. В точности как нью-йоркские мамы, я пытаюсь стимулировать Бин, чтобы та скорее развивалась. И готова ради этого пожертвовать собственным удовольствием.
А француженка дает своей дочери шанс познать мир самостоятельно, и это ее полностью устраивает. А главное — это устраивает ее дочь.
Теперь мне понятно, почему французские мамы всегда выглядят так невозмутимо. Но кое-какие части головоломки по-прежнему не дают мне покоя. Чего-то не хватает. Ведь я так и не выяснила, каким образом француженки справляются с угрызениями совести.
Сегодня американские мамы тратят больше времени на уход за детьми, чем в 1965 году. Ради этого они жертвуют домашними делами, отдыхом и сном. И все равно им кажется, что они уделяют детям недостаточно времени. В результате возникает глубокое чувство вины. Я убеждаюсь в этом, наведавшись в гости к Эмили, живущей в Атланте с мужем и полуторагодовалой дочкой. Пробыв в обществе Эмили несколько часов, я вдруг понимаю, что за это время уже раз семь услышала: «Я плохая мать». Она повторяет это, уступив просьбам дочери дать ей еще молока, или когда ей не хватает времени прочесть дочке вслух третью книжку, хотя прочла уже две, или когда пытается уложить девочку спать по режиму, или оправдываясь, почему иногда не подходит к малышке, когда та плачет по ночам.
Другие американские мамы тоже часто произносят фразу — «Я плохая мать». Это как нервный тик. Глядя на Эмили, думаю, что эти слова успокаивают ее, несмотря на их негативное значение.
Чувство вины для американок — своего рода эмоциональная пошлина, которую они платят за то, что выходят на работу, не покупают экологически чистых овощей или сажают детей перед телевизором, чтобы самим спокойно посидеть в Интернете или приготовить ужин. Если мы испытываем угрызения совести, нам легче решиться на все это. Ведь мы не просто ведем себя эгоистично; мы «заплатили» за свои промахи.
Француженки и в этом от нас отличаются. Они тоже порой испытывают искушение поддаться чувству вины. Им так же не хватает времени, и точно так же кажется, что они не справляются со своими обязанностями. Ведь у них не просто маленькие дети — они еще и работают.
Разница в том, что для француженок чувство вины — не признак хорошей матери. Напротив, они воспринимают его как нечто нездоровое, неприятное и всячески пытаются от него избавиться.
— Угрызения совести — это ловушка, — говорит моя подруга Шерон, литературный агент.
Когда они с подружками-француженками встречаются, чтобы выпить по коктейлю, то каждый раз напоминают друг другу, что идеальных мам не существует.
— Мы говорим так, чтобы поддержать друг друга.
Стандарты для мам во Франции высоки. Мама здесь
должна быть и успешной, и сексуальной, и готовить домашние ужины каждый вечер. Поскольку все это само по себе сложно, француженки не хотят обременять себя еще и чувством вины.
Моя подруга, журналистка Даниэль — одна из авторов книги «Идеальная мама — это ты» (La mère parfaite, c'est vous). Она до сих пор вспоминает, как отдала дочь в ясли, когда той было пять месяцев.
— Мне было невыносимо оставлять ее там, но, если бы я осталась с ней дома и не вышла на работу, было бы еще хуже — объясняет она.
Даниэль заставила себя пережить это чувство вины и наконец отбросить его.
— Да, мы чувствуем себя виноватыми и живем дальше, — сказала она. И добавляет в утешение: — Идеальных мам не существует.
Еще француженки считают, что матерям не стоит проводить все время с детьми, — и это укрепляет их уверенность в том, что терзаться чувством вины бессмысленно. Если ты не расстаешься с ребенком, то рискуешь задушить его своим вниманием и беспокойством или построить тип отношений, который по-французски называется relation fusionnelle — это когда нужды матери и ребенка слишком тесно переплетаются. Детям — даже младенцам, — нужен свой собственный внутренний мир, без постоянного вмешательства матери.
— Если ребенок — ваша единственная цель в жизни, что ж, ему не позавидуешь, — говорит Даниэль. — Во что превратится его жизнь, если для матери он — единственная радость? Думаю, любой психоаналитик со мной согласится.
Однако существует риск переборщить с «разделением». Когда министр юстиции Франции Рашида Дати вышла на работу через пять дней после рождения дочери Зохры, французская пресса выразила единогласное неодобрение. В исследовании, проведенном французским изданием журнала Elle, 42 % опрошенных охарактеризовали Дати как «чрезмерно увлеченную карьерой». (Даже то, что она родила в сорок три, была матерью-одиночкой и отказалась обнародовать имя отца, не вызвало столько пересудов.)
Когда мы, американцы, говорим о равновесии карьеры и личной жизни, то обычно имеем в виду некое жонглирование, когда пытаешься одновременно разрулить несколько дел, при этом не напортачив слишком сильно ни тут, ни там. Французы тоже говорят о равновесии — l’équilibré. Но для них это совсем другое. Равновесие — это когда ни один аспект твоей жизни не перекрывает другой. Это касается и воспитания детей. Равновесие для французов — как сбалансированный обед с правильным сочетанием белков, углеводов, фруктов, овощей и сладкого. В этом смысле у «карьеристки» Рашиды Дати та же проблема, что у мам-домохозяек: жизнь, в которой слишком силен перевес в одну сторону.
Разумеется, для некоторых француженок равновесие — всего лишь идеал. Но утешает мысль о том, что этот идеал где-то да существует. Когда я прошу свою подругу Эстер, работающую полный день, оценить себя как мать, она отвечает просто, без капли нервозности, чем совершенно пленяет меня:
— Как правило, я не сомневаюсь в том, хорошая ли я мама, потому что уверена: хорошая.
Инес де ла Фрессанж — необычная француженка. В 1980-х она была музой Карла Лагерфельда и лицом дома «Шанель». Потом ее пригласили стать моделью для Марианны, символа Франции, — этот бюст стоит во всех государственных учреждениях и изображен на почтовых марках. В прошлом для бюста Марианны позировали Брижит Бардо и Катрин Денёв. Когда Инес де ла Фрессанж приняла предложение, это стало концом ее сотрудничества с Лагерфельдом. Говорят, он сказал, что «не хочет одевать памятник».
Сейчас Инес чуть больше пятидесяти, и она совсем не изменилась: та же стройная кареглазая брюнетка, чьи ноги не помещаются под столиком в кафе. Она основала собственную марку одежды и до сих пор выходит на подиум. В 2009 году читатели «Мадам Фигаро» назвали ее воплощением настоящей парижанки.
А еще Инес де ла Фрессанж — мама. Ее длинноногие и фотогеничные дочки — 18-летняя Нина и 23-летняя Виолетта — уже успели стать фотомоделями и сделать карьеру в мире моды.