– Что происходит, Шарль? – В голосе генерала прозвучало возмущение. – Мне доложили, что ты бездельничаешь! Это так? Ты забросил учебу?
– Ты называешь учебой никому не нужное штудирование нудных юридических трактатов?
Высоко вскинутая бровь и ироничный тон не оставляли сомнений – Бодлер даже не пытается скрывать презрение к собеседнику.
– Что за вздор! Будущий юрист должен изучать законы! – сделал попытку вразумить пасынка отчим.
– Так знай же, что я отказываюсь портить свое зрение за этим глупым занятием! – парировал Шарль.
– Ты смеешь мне дерзить, мальчишка! – взорвался Опик.
Вбежавшая на шум Каролина встала грудью на защиту сына.
– Не трогай его, Жак! – бросилась она к мужу. – Шарль наверстает упущенное! – всхлипнула она, и плечи ее затряслись в безудержном рыдании. – Мальчик возьмется за ум!
– С чего это, хотелось бы мне знать! – недоверчиво заметил генерал.
Чувство раскаяния овладело Шарлем, и он виновато заверил Опика:
– Можешь не сомневаться, папа. Прямо с завтрашнего дня я возобновлю учебу и пройду стажировку в конторе адвоката, которого порекомендовал Альфонс.
Но наступило завтра, за ним – послезавтра. Минула неделя, пролетел месяц, а все оставалось по-прежнему. На новогодние праздники для наставительной беседы Каролина отправила сына к Альфонсу. Шарль не преминул воспользоваться приглашением и несколько дней прогостил в небольшой квартирке в Фонтенбло, придумывая, как бы смутить добропорядочность ее обитателей. Перед самым отъездом к Шарлю подошла служанка и доложила, что хозяин ожидает его в кабинете. Шарль заглянул к Альфонсу, склонившемуся за рабочим столом над судебными бумагами. Все раздражало Бодлера в этом правильном человеке. И его приличная внешность, и добропорядочная семейная жизнь, размеренная и спокойная, как стоячее болото. Услышав скрип двери, Альфонс вскинул голову и доброжелательно сказал:
– Проходи, Шарль. Присаживайся. Я могу поговорить с тобой как мужчина с мужчиной?
Скрипя новыми сапогами, в лаке которых отражались подвески неброского канделябра, Бодлер прошел к столу.
– Очень рассчитываю обойтись без нотаций, – с вызовом произнес он, устраиваясь на обитом кожей диване и похлопывая себя светлыми перчатками по высокому голенищу.
– Мне бы хотелось узнать, как ты проводишь время в Париже, – проговорил Альфонс. – Я надеюсь услышать правду.
– Ну что ж, изволь, – усмехнулся Шарль. – С тех пор как ты меня отправил в Школу, я ни разу не побывал ни там, ни у адвоката и посему вынужден выслушивать жалобы на недостаточное усердие.
Брат с удивлением посмотрел на юношу.
– Ты думаешь что-то менять?
– Я перенес генеральную реформу моего поведения на будущий год, – с вызовом откликнулся начинающий поэт.
– Ну что же, надеюсь, ты одумаешься.
Шарль протянул брату листок, который достал из перчатки.
– Что это? – Альфонс вскинул на Шарля изумленные глаза.
– Это стихи. На днях я написал сонет. Хотелось бы, чтобы его увидела Фелисите. Надеюсь, эта шутка ее позабавит.
Альфонс пробежал глазами следующие строки, посвященные его жене:
Я помню, было мне приятно, малолетке,
«Мой ангел» – ворковать в ушко одной кокетке,
Хоть пятеро других имели дело с ней.
Блаженные! Мы так на ласку эту падки,
Что я опять любой подстеге без оглядки
«Мой ангел» – прошепчу меж белых простыней.
Альфонс с достоинством проглотил оскорбительный намек, сделав вид, что не понимает, о чем идет речь. Он все еще видел в Шарле взбалмошного мальчишку, который с криками носился по комнатам их тихого дома недалеко от Люксембургского сада и задирал слуг.
– И вот еще что, – добавил Шарль, сверля брата дерзким взглядом. – Мне требуется твоя помощь.
– Ты знаешь, Шарль, я всегда к твоим услугам.
Как Шарль ни прислушивался, рассчитывая обнаружить недовольство, в голосе брата не было ничего, кроме искреннего желания помочь.
– Мне срочно требуются деньги, чтобы погасить долги, – заносчиво сообщил он. – Родители присылают недостаточно, кредиторы буквально берут за горло.
– Изволь, – с готовностью откликнулся Альфонс. – Только, братец, сделай одолжение, напиши подробно, кому, за что и сколько ты должен.
Оскорбленный подобным поворотом дела, Бодлер молча поднялся и вышел из кабинета, ибо полагал, что деньги брат предоставит ему без объяснений. С чего это он должен отчитываться перед родными в своих тратах? Не все ли им равно? Шарль направился в свою комнату. Вырвав из блокнота половинку листа, он написал требуемый список. Там были указаны вперемешку сапожник, портной, магазин трикотажных изделий, продавец рубашек, а также товарищ, давший Шарлю в долг приличную сумму, чтобы приодеть девицу, ушедшую из «заведения». Закончив писать, он вернулся в кабинет.
– Вот все мои долги, – скромно потупился юноша, протягивая записку. – Я изложил здесь все, как есть. Здесь нет никакого преувеличения. И первым делом я был бы рад дать немного денег моему портному. – Шарль криво улыбнулся. – А то, похоже, он относится ко мне без прежнего уважения.
Рассматривая полученный обрывок бумаги, Альфонс гневно нахмурил брови.
– Сто двадцать франков за три жилета? – негодующе вырвалось у него. – Это выходит по сорок франков за жилет! А мне жилеты обходятся всего по восемнадцать франков! И это при том, что я огромного роста! Ты задолжал две тысячи триста семьдесят франков! Дорогой мой брат! Ты просишь не поучать тебя, но я не могу не признать, что твое поведение недопустимо! Когда я предложил тебе написать список долгов, я рассчитывал получить отчет серьезного человека, а не запачканный каракулями клочок бумаги!
Альфонс в возмущении потряс перед собою криво оборванной половинкой блокнотного листа.
– Прямо какой-то счет от аптекаря, из тех, что предъявляют в комедийных оперетках родителям, которые оплачивают долги не глядя, оптом! Ты понимаешь, что я, твой брат, не могу тебе делать такие подарки? Мое благополучие достигнуто благодаря тому, что я не растранжирил доставшееся мне наследство! Я упорным трудом по восемь часов в день после пятнадцати лет учебы зарабатываю полторы тысячи франков и не могу давать брату две с лишним тысячи, чтобы оплачивать его безумия, его любовниц и другие глупости!