Откровенно говоря, шпионкой Мария оказалась неважной. Они встретились у главного корпуса ее вуза, она страшно гордилась, видимо, что сумела раздобыть очень советский костюмчик, и даже мышиного цвета колготки, и платочек на голову – но все равно, непонятно почему, вид у нее был явно нездешний. А еще девушка, чтобы скрыть акцент, стала шептать ему прямо в ухо и смеяться, и это создавало комический эффект и привлекало, как казалось Иноземцеву, всеобщее внимание. Оборачивались на них часто. Кроме того, она пыталась переучиться отрицательно мотать головой, если «да», и согласно кивать, если «нет». Притом, смеясь, защищала свою, чрезвычайно болгарскую, привычку: «Се много женствен жестове, много спорен: казвам да, а жестове показ не». Даже когда она говорила по-болгарски, он всегда, если вслушивался, очень хорошо понимал, что она имела в виду, или Мария сама переводила: «Весьма женска жестикулясия, весма противоречива: словами говорыш да, а жестове показываеш нет».
Он повел ее в небольшой кинотеатрик «Слава» к Новым домам – слава богу, она не потащила его никуда в центр на трамвае и метро! Но все равно ему казалось, что все вокруг обращают на них внимание: и кассирша, и билетерша, и буфетчица, и соседи по залу – впереди, сзади и рядом, и постовой милиционер в стакане на шоссе Энтузиастов смотрит прямо на них. Но если для нее это была игра, забава, карнавал, то для него едва ли не буквально – вопрос жизни и смерти. И после сеанса он повел ее в общежитие самой безлюдной дорогой, по улице Солдатская, и все равно вздрагивал, когда сзади раздавались шаги прохожего или Мария начинала восклицать громче обыкновенного. Поэтому не мудрено было, что на прощанье, у входа в общежитие, она сказала, мешая русские слова с болгарскими: «Ти си странен днес. Ты какой-то странный сегодня. Много стресиращо – какой-то напряженный». И тогда он не выдержал, схватил девушку за руку: «Идем!»
Иноземцев подвел ее к ближайшей лавочке в студенческом городке – здесь хотя бы не было ощущения, что весь корпус общаги, все шесть этажей на них смотрят. Правда, погода, как назло, была хорошей, и мимо все равно время от времени проходили парочки и целые компании. Поэтому он старался говорить, не повышая голоса, тихо, разумно и спокойно.
– Мария, я не должен встречаться с тобой. Понимаешь, я совершаю преступление против своей Родины, и меня даже могут посадить в тюрьму.
Она искренне не поняла:
– Защо? Почему?! Какво правим?! Что мы с тобой такое делаем?!
– Понимаешь, – сказал он шепотом, – я секретоноситель. У меня секретная работа. Я давал подписку. И я не должен встречаться ни с кем из иностранцев.
– Но ние с ме само приятели с ти! Но мы же с тобой просто дружим! Ти не ми каза никакви тайни! Ты не говорил мне никаких секретов!
– Все равно. Я давал подписку.
– Но аз живея в една социалистическа страна! – девушка совсем сбилась на болгарский, однако он, как ему казалось, совершенно все понимал, что она имела в виду: – Я живу в социалистической стране. – И дальше: – Руските былгари братя! (Русские с болгарами братья!)
– Для наших офицеров по режиму, боюсь, это обстоятельство не имеет значения.
На ее глаза навернулись слезы.
– Осызнах. Я поняла. Ти не искаш да быдеш с мен. Просто да се чука, – и перевела: – Ты просто не хочешь быть со мной. Только спать.
– Нет, Мария, нет! Мне очень жаль, но таковы правила!
– Тогда уходи! Убирайся! После си отиде! Махай се!
– Мария, пойми. Пойми, Мария, я люблю тебя, по-настоящему люблю! Но встречаться у нас в стране мы не сможем открыто, только тайно!
– Мне такое не подходит. Не е подходящ. Я не хочу стыдиться тебя. И стыдиться любить. Аз не искам да се срамувам от ти. И срам да обичам. – Она вскочила и побежала прочь. А на повороте к общежитию обернула к нему свое залитое слезами лицо и прокричала: – Ако мислите за нещо – обратно.
– Что? Что?! – переспросил он, не поняв.
– Если что-нибудь придумаешь – возвращайся!
Что оставалось ему делать?
Только развернуться и побрести к остановке троллейбуса.
«Кажется, – думал он, – я опять потерял Марию навсегда».
Москва
Галя
В то же самое время его супруга Галина решала совсем другие проблемы. Она с Юрочкой по-прежнему жила в квартире Ивана Петровича Провотворова в Доме правительства у Большого Каменного моста. Генерал был к ней чрезвычайно внимателен и предупредителен. Порой ей казалось, что он проводит фронтовую спецоперацию по ее приручению – как чуть раньше успешно организовал операцию «Похищение». Нет, он нисколько не посвящал себя ей. О себе ничего не рассказывал. Ни о своем прошлом. Ни о нынешней службе. И не раздувал собственное величие и близость к власть имущим. Нет, Иван Петрович, как и прежде, был скуп на слова и повествования. Галя знала о нем лишь самую малость: да, был женат, супруга скончалась. Имел сына и дочь, сын погиб, дочка вышла замуж, живет в другом городе, видятся редко. Почему ни одной фотографии и ни одной вещи, напоминающей о бывшей хозяйке, не имелось в квартире, Провотворов не пояснял. Она в чем-то провинилась? В чем? Генерал не говорил. Чем он занимается сейчас? Освоением новой техники. Летает ли он, как прежде, за штурвалом самолета? Только изредка, когда самому хочется.
Вставал генерал с рассветом и по утрам, еще не успевали проснуться Галя с Юрочкой, уезжал на службу. Всяческие ее поползновения в стиле примерной жены: приготовить ему завтрак, погладить форму, постирать рубашку – отметал категорически. Брюки и китель гладил самостоятельно, лично надраивал ботинки и сапоги. Утром разогревал себе на плитке вчерашний обед, который готовила приходящая прислуга Василиса – крестьянского вида женщина лет сорока пяти. Она же, невзирая на имевшуюся в доме диковину – стиральную машину, – забирала белье для стирки, в том числе и прибавившиеся ползунки и подгузники Юрочки. Возвращала поглаженное аккуратными стопками. Она же кашеварила, при этом предварительно досконально выяснила вкусы Иноземцевой, а также какие продукты потребляет ее сыночек. Готовить являлась раз в два дня, по часам, с авоськами, полными продуктов с рынка, и бидончиком парного молока. Василиса, или тетя Вася, как она велела себя звать, в душу к Галине не лезла – а Иван Петрович насчет нее предупредил коротко: «С Василисой не откровенничай». Встречный вопрос «почему?» проигнорировал. То же самое посоветовал и относительно своего помощника, или ординарца, по странному совпадению также Василия – или иначе капитана Макаркина. К Макаркину, велел генерал, можно обращаться по любым вопросам, что бы ей ни понадобилось, от медработника (как он выразился) по любой специальности до обмундирования. Макаркин был прохиндей с тонкими усиками и живыми глазами, и спрашивать у него о том о сем Галина попервоначалу стеснялась. Но генерал это как чувствовал – и, верно, из педагогических соображений пригласил как-то ординарца к ужину. А после еды, в ходе которой капитан-услужитель принимал пищу чрезвычайно галантерейно, Провотворов, к чему-то придравшись, поставил его по стойке «смирно!» и скомандовал: «А теперь докладывай, капитан. Да не мне – Галине Степановне докладывай: что в этом сезоне москвички носят? Как стригутся? И где? Где перышки чистят? Где бывают? Что идет нынче в театрах, в кино? Какие выставки проходят?» И Макаркин выкатился, выкатил глаз и как миленький отбарабанил целую лекцию. Затем постепенно Иноземцева поняла, что, получив сведения от ординарца, Иван Петрович стал методично организовывать для нее культурную программу. У Владика, когда тот ее покорял, все было порывисто, любовно, романтично: прыжок с парашютом в ее честь, полные карманы шоколадных конфет для нее. У генерала все оказалось методично, расчислено – словно осада крепости по всем правилам фортификационного искусства. И, казалось бы, что вернее понравится молодой женщине – любовная удаль или строгий расчет? Вроде ответ очевиден – однако размеренные ухаживания Провотворова были ей больше по душе, чем страстный нахрап Вадика. Может, дело обстояло просто: Ивана Петровича она (за что-то и почему-то) любила, а Иноземцева, как выяснилось, нет.