– Конечно, Женечка, каждую неделю захожу и звоню через день. Ты за нее не беспокойся, у нее все в порядке, за тебя только очень переживает.
– Скажи, а там, в Москве, все поверили, что это именно я Бориса убил? Неужели ни одна живая душа не усомнилась?
– Нет, Женечка, никто, кроме меня, не верит, что ты этого не делал. Ну ты сам посуди, ведь тебя все видели, и даже Борис перед смертью сказал, что это ты в него стрелял. И на твоей одежде обнаружили частицы пороха, а на пистолете – микрочастицы твоих шерстяных перчаток, в которых ты обычно в гараже работаешь. Мне же следователь все документы показывал. Как тут не поверить? И я бы поверила, если бы не любила тебя так сильно. Пойми, Женя, я ведь не верю в твою виновность не потому, что улики слабые, а только лишь потому, что не хочу верить. А улики-то на самом деле…
– Я понял, – перебил ее муж. – Значит, ты тоже уверена, что это я убил Бориса. Ты тоже, как и все, считаешь меня убийцей. Ты готова отвернуться от меня. Что ж, валяй, не буду тебя удерживать, устраивай свою жизнь по своему разумению. Только объясни мне, зачем ты замуж за меня вышла в таком случае?
– Но я люблю тебя, неужели ты не понимаешь этого? Мне все равно, убийца ты или нет, виновен ты или нет. Да пусть ты десять раз виновен, пусть ты сто человек убил, ты все равно для меня лучше всех. Хочешь правду? Да, я не верю, что ты не убивал Бориса. Я знаю, что это сделал ты. Но мне это все равно, понимаешь? Мне это безразлично. Я люблю тебя и хочу быть твоей женой совершенно независимо от того, убийца ты или нет. И оттого, что ты сидишь в тюрьме, ты не стал для меня хуже. Я все равно буду тебя любить и буду тебя ждать столько, сколько нужно.
Она обняла мужа и прижалась лицом к его плечу. От черного ватника исходил неприятный запах, но Наталья этого не замечала. Для нее главным сейчас было заставить Евгения поверить.
Он отстранил ее и отступил на шаг.
– Значит, ты тоже не веришь, – задумчиво произнес он. – Очень жаль. Выходит, за свою свободу мне придется сражаться одному. Ты мне не помощница. Что ж, придется биться в одиночку.
Наталья не выдержала напряжения и расплакалась.
– Женечка, я все сделаю, я найму самых лучших адвокатов, я заплачу им, они вытащат тебя…
– Не нужно, я не хочу, чтобы ты занималась моим освобождением, думая, что на самом деле я преступник. Или ты веришь мне и помогаешь, или я буду действовать сам.
– Но, Женя…
– Все, Натка, время кончается, давай прощаться.
Пришел угрюмый конвоир и увел Евгения. Наталья вытерла слезы, умыла лицо под краном, вытерла носовым платком, надела куртку и отправилась на платформу. В городе она будет часов в одиннадцать вечера, даже раньше, а поезд на Москву уходит в 1.45 ночи. Можно еще успеть…
Стоя на холодном ветру и жмурясь от колких крупинок снега, гонимых метелью, она снова и снова вызывала в памяти лицо мужа. Черт возьми, как приятно думать о Евгении Досюкове как о муже! Четыре года она жила с ним, засыпала и просыпалась рядом, кормила его обедами, стирала ему рубашки, ждала по вечерам, когда он уходил на приемы и банкеты без нее. И четыре года она мечтала о том, что в один прекрасный день он все-таки опомнится и сделает ей предложение. А он все не делал его и не делал… И нужно было случиться такой огромной беде, чтобы Евгений Досюков, миллионер, президент акционерного общества «Мегатон», женился на Наталье Гончаренко.
И вот теперь оказывается, что она совсем его не знает. Четыре года они провели бок о бок, а она так и не разглядела в нем ту невероятную силу, которую всегда принимала за удачливость. Наталья была уверена, что суровый приговор сломит Женю, а месяцы, проведенные сначала в следственном изоляторе, потом в колонии, очень быстро превратят его в нравственного калеку, морального урода, больного, слабого, утратившего способность сопротивляться и прочифирившего здоровье и интеллект. А все оказалось совсем не так. Потому что большей неудачи, чем случилась с Женей, нельзя даже придумать, а он собирается бороться за свою свободу, он не опустил рук. И, что самое ужасное, он требует от нее, своей жены, веры в собственную невиновность.
Четыре года Наталья Гончаренко любила в Евгении Досюкове две вещи: его властность и его деньги. И того и другого было так много, что остальное было уже просто невозможно разглядеть. Он был весьма посредственным любовником, он был не особенно красив, чтобы не сказать грубее, у него был порой невыносимый характер, вероятно, имелись и какие-то достоинства, но ничего этого Наталья не видела, потому что ее «угол обзора» охватывал только властность и богатство.
А сейчас, трясясь в холодной грязной электричке и вспоминая короткое трехчасовое свидание с мужем, она впервые почувствовала что-то вроде уважения к нему. К его несгибаемости, воле, мужеству. Ведь кто-кто, а она-то уж совершенно точно знала ответ на вопрос о его виновности.
И в этот момент Наталья вдруг поняла, что ни к какому чернокожему журналисту Джеральду она не пойдет.
В городской прокуратуре убийством писателя Леонида Параскевича занимался следователь Константин Михайлович Ольшанский, и это обстоятельство худо-бедно примиряло Настю с необходимостью заниматься делом автора любовных романов. А заниматься этим делом ей не хотелось по одной-единственной причине, и называлась эта причина – Галина Ивановна Параскевич. Случается, конечно, что у двух человек возникает острая взаимная непереносимость, но с этим вполне можно справиться, потому что коль непереносимость взаимная, то оба стараются максимально ограничить контакты, сделать их по возможности редкими и короткими. Здесь же случай был принципиально иной. Галине Ивановне очень нравилась майор милиции Анастасия Каменская. Впрочем, ей вообще нравились все люди, которым она может читать нотации и объяснять, что такое хорошо и что такое плохо, и которые безропотно это воспринимают. Настя в силу природной интеллигентности и хорошего воспитания делала вид, что внимательно слушает Галину Ивановну, а та при полном отсутствии критического взгляда на самое себя принимала все за чистую монету.
– Боже мой, как приятно, что в нашей милиции еще остались люди, которые понимают, как нужно…
«Если бы нынешняя молодежь была похожа на вас, мы не знали бы множества бед и проблем…»
«Вот о такой жене, как вы, мечтала я для своего сына…»
Настя впивалась ногтями в ладонь, закусывала губу и терпела. Терпела, потому что сразу поняла: никто не расскажет о Леониде Параскевиче больше, чем его родная мать. Такие матери, как Галина Ивановна, отравляют жизнь собственным детям и их семьям, но зато они, случись несчастье, становятся поистине незаменимыми для следствия, потому что всю жизнь лезут в дела своих детей, знают лично всех их знакомых, постоянно подслушивают телефонные разговоры, и не просто подслушивают, а еще и комментируют их, нимало не смущаясь бестактностью собственного поведения. Они все про всех знают и обо всем имеют абсолютно непререкаемое мнение. Мнением, конечно, можно пренебречь, зато фактуру такие свидетели дают богатую. Если, конечно, у оперативников и следователей хватает терпения и душевных сил подолгу разговаривать с ними. У Насти Каменской терпения было, как говорится, выше крыши, а вот следователь Ольшанский, по его собственному признанию, быстро сдавал позиции. Поэтому он уже несколько раз просил Настю приехать к нему в горпрокуратуру и присутствовать на допросах Галины Ивановны Параскевич.