Максим надулся, но уйти из-за стола не посмел. Демонстрировать неприязнь в этой семье было не принято.
– Рассказывайте, Анастасия, что у вас произошло.
Настя постаралась как можно короче рассказать Заточному эпопею с Людмилой Исиченко. Иван Алексеевич выслушал ее не перебивая.
– Вам нужен совет? – спросил он, когда Настя умолкла.
– Честно признаться, нет.
– Это хорошо, потому что совета я бы вам дать в этой ситуации не смог. Поправить уже ничего нельзя, так что советовать без толку.
– Мне страшно, Иван Алексеевич. Я боюсь оставаться одна. Я ее все время вижу.
– Это пройдет. И быстрее, чем вы думаете. Сегодня вы можете остаться у нас и вообще можете у нас пожить, пока ваш муж не вернется в Москву.
– Спасибо, но я привыкла жить дома. Скажите, только объективно: моя вина очень велика?
Заточный задумался, потом скупо улыбнулся.
– Анастасия, человек с тяжело больной психикой – это все равно что тигр, вырвавшийся из клетки. Его поведение невозможно предвидеть, и им невозможно управлять. Даже если кому-то это удается, даже если кто-то настолько хорошо изучил и понял систему бреда, овладевшего больным, что может манипулировать им, все равно в один прекрасный момент больной выходит из-под контроля. Можно взять тигренка совсем крошечным, двухнедельным, выкормить его из соски, класть в постель рядом с собой и не спать ночей, когда он болеет, но никто и никогда не даст гарантию, что, почуяв запах крови, он не загрызет своего хозяина. Слышите, Анастасия? Никто и никогда. Хищник есть хищник, а психически больной – это психически больной.
– Я должна была почувствовать, что у нее на уме что-то плохое.
– Вы ничего не должны были, потому что вы не психиатр и вас этому не учили. Даже врачей не привлекают к ответственности, когда их больные кончают с собой. Именно потому, что они больные и влезть к ним в душу невозможно. И к здоровому-то не влезешь.
– Все равно, я должна была почувствовать, – упрямо возражала Настя. – Она была подозрительно покладистой, соглашалась со всеми моими просьбами. Следователя дождаться? Пожалуйста. Магнитофон? Пожалуйста. Собственноручное признание? Пожалуйста. Я должна была насторожиться.
– Вы не правы, – терпеливо возражал генерал. – Если бы речь шла о человеке, которого вы давно и хорошо знаете, тогда я мог бы согласиться с тем, что вы, зная его строптивый и неуступчивый характер, должны были почуять неладное, прояви он неожиданную покладистость и мягкость. Сколько раз вы встречались с этой женщиной?
– Три. Два раза на этой неделе и последний раз сегодня.
– Тогда о чем вообще речь? Вы знаете ее всего несколько дней, встречались с ней три раза, так какие к вам могут быть претензии? Выбросьте из головы вопрос о своей виновности. Я бы на вашем месте думал только о том, как разобраться в ее показаниях, как выяснить: правду она написала в своем признании или выполняла чью-то чужую волю. Действительно ли она – убийца или имеет место самооговор в чьих-то интересах. Вы же профессионал, вот и ведите себя как профессионал и не впадайте в истерику.
Самооговор. Ну конечно же, Стасов и его просьба. Хорошо, что она вспомнила.
– Иван Алексеевич, у меня вчера был Стасов и очень просил, чтобы я с вами поговорила.
– Давайте. Это о Поташове, что ли?
– Догадались? Конечно, о Поташове. Стасова очень смущает вся эта ситуация, но он стесняется вас спросить.
– Кто? – расхохотался Заточный. – Стасов стесняется? Да он в жизни ничего не стеснялся. Тот еще нахал.
– Нет, в самом деле, ему неловко вас спросить.
– А вам ловко?
– И мне неловко, но мучиться в догадках еще хуже, так что лучше спросить.
– Ну, спрашивайте. Максим, чайник поставь.
– Короче говоря, Стасов обеспокоен тем, что у вас в деле Досюкова может быть свой интерес. И ему не хочется сделать что-нибудь вам во вред, а не браться вообще он не может, потому что вы его попросили.
– Ясно, – хмыкнул генерал. – Значит, так, Анастасия. Николая Григорьевича Поташова я видел один раз в жизни в телестудии, об этом я вам уже говорил. Дело Досюкова шло по моему управлению, мы его сразу забрали с территории, потому что потерпевший – генеральный директор фирмы, которую мы подозреваем во всяких нехороших делах, а убийца – президент крупного акционерного общества. Согласитесь, у нас были все основания считать, что один зубастый крокодил убил другого, не менее зубастого, из-за того, что они чего-то не поделили как раз по нашей линии. Правда, потом выяснилось, что к организованной преступности это все никакого отношения не имеет, а убийство было совершено на почве ревности. Потерпевший, Борис Красавчиков, позволил себе какие-то недвусмысленные действия в адрес подруги Досюкова. Вот и все. Но Досюков уперся и признаваться ни в какую не хотел. Я с ним лично знаком никогда не был и во время следствия ни разу не видел, он мне, как вы сами понимаете, сто лет не нужен. На днях мне позвонил Поташов, мой телефон ему дали на студии, и спросил, не знаю ли я толкового частного сыщика, который взялся бы поработать над делом о незаконном осуждении и последующей реабилитации. Я не стал спрашивать, о ком именно идет речь, меня это не особенно интересовало, но вспомнил о Владиславе и позвонил ему. Он и толковый, и опытный, двадцать лет в сыске отпахал и лицензию имеет. Чего еще желать? Вот и весь сказ. А он что подумал?
– Ой, Иван Алексеевич, а то вы не знаете, что может в такой ситуации подумать опытный и толковый сыщик. Вот все это он и подумал.
– Да-а, – покачал головой Заточный, – вырастил ученика на свою голову. Весь в меня. Значит, он уверен, что Досюков виновен, но хочет выкрутиться. И думает, что я тоже этого хочу. Ладно, Анастасия, скажите ему, пусть работает спокойно. Я этому Поташову ничего не должен, поэтому, если Владиславу дело не нравится, пусть с чистой совестью отказывается. И еще одно. По делу работали мои подчиненные. И если окажется, что Досюков невиновен, мне придется разбираться, как могло получиться, что мои люди собрали улики против невиновного, да такие, что им следователь и судья поверили. Может быть, окажется, что эти улики собрали не мои ребята, а сам следователь. Но если в этом замешаны сотрудники моего управления, мне придется принимать самые жесткие меры. А потом точно такие же меры, если не еще более жесткие, будут приняты по отношению ко мне, потому что я отвечаю за их работу. И с этой точки зрения я заинтересован в том, чтобы Досюков оказался все-таки виновным. Но это никоим образом, как вы понимаете, не означает, что я намекаю Стасову на необъективное ведение его частного расследования. Я просто хочу, чтобы и он, и вы сами, Анастасия, отчетливо понимали, что в оправдании Досюкова у меня нет личного интереса.
Они в молчании выпили чай с пирожными из ближайшего магазина, и Настя поднялась.