– И в последнее время – особенно?

– Да. В последнее время – особенно. Он уговаривал меня прекратить обман и мистификацию, признаться и подписывать книги именем настоящего автора.

– А вы?

– Я не соглашалась. Поймите, Константин Михайлович, такие саморазоблачения никому не нужны. Те женщины, которые читают и любят романы Параскевича, почувствуют себя обманутыми. Они любят Леонида, а не меня. Им нужен кумир. Как же можно его вот так взять и отнять? Молоденькие девочки мечтают о нем, спят, положив под подушку его книги. И вдруг окажется, что все это написал не молодой красавец, чью фотографию они видят на обложке и в которого тайно влюблены, а женщина, да еще его жена. Мои романы никто не будет ни издавать, ни покупать. Это уже будет все совсем другое.

– Я вас понимаю, – мягко сказал Ольшанский. – Но вернемся к вашему мужу. Он очень страдал из-за этого?

– Очень. И чем дальше – тем больше. Он стал самому себе казаться никчемным, бездарным, говорил, что присвоил себе мою славу и живет фактически на мои деньги. И еще он очень переживал из-за того, что не может выгодно продавать мои рукописи. Ведь все переговоры издатели вели с ним, а не со мной, он – автор, а на меня они даже не смотрели. Я бы, конечно, ни за что не соглашалась на те деньги, которые они платили, меня они не сумели бы разжалобить, но Леня… Он не мог им отказать, у него был такой характер. И требовать повышения гонорара не мог. А я не могла вступать с издателями в переговоры, иначе мы разрушили бы имидж. Ну что это за писатель, который ходит по издательствам, держась за юбку своей жены? Несерьезно. Мы ссорились из-за этого, Леня клялся, что это в последний раз, что больше он ни за что не пойдет на поводу у слезных жалоб и просьб, но я отдавала ему новую рукопись, он шел в издательство – и все повторялось. А в последнее время он все чаще стал говорить, что не просто живет на мои деньги, но и обкрадывает меня, потому что из-за своего слабодушия лишает меня больших гонораров. Если бы я только знала, что он из-за этого может наложить на себя руки, я бы, конечно, согласилась во всем признаться. Но я была уверена, что это временное, что это скоро пройдет. Неужели он действительно?..

– Не знаю, Светлана Игоревна, – вздохнул следователь. – Но хочу понять. К сожалению, выяснить это точно сейчас уже невозможно.

– Поговорите еще раз с этой женщиной, с Людмилой. Может быть, она все это выдумала? Бред больного воображения?

– Это невозможно.

– Почему?

– Она умерла.

– Как… умерла? – пробормотала Светлана побелевшими губами. – Отчего?

– Отравилась. Покончила с собой. Написала чистосердечное признание и выпила яд. Вот такие грустные у нас с вами дела, Светлана Игоревна.

– Что же, выходит, по-вашему, Леонид решил уйти из жизни, но у него не хватило на это мужества, и он попросил ее застрелить себя? Нет, не верю.

– Но больше нам с вами верить не во что. Исиченко детально описала все, что произошло. Это мог сделать только человек, который сам совершил преступление. Она сказала, в какой одежде была в момент убийства, и на этой одежде обнаружены частицы пороха. Это значит, что человек, одетый в эту одежду, стрелял из огнестрельного оружия. Она описала машины, которые подъезжали к вашему дому, пока она ждала Леонида. Она даже описала коробку, в которой ваш муж оставил для нее пистолет. Кстати, вы не знаете, откуда у него пистолет?

– Не знаю, – удрученно покачала головой Светлана. – Но все равно я не верю.

– Может быть, вы и правы, – согласился с ней Ольшанский. – Может быть, ваш муж и не просил Людмилу об этом. Она убила его сама, по собственной инициативе. Может быть, просьба вашего мужа ей просто привиделась, пригрезилась. То, что она была психически нездорова, сомнению не подлежит. Но, так или иначе, Леонида Параскевича убила именно она. И нам с вами придется этот факт признать.

– Господи, как чудовищно… – прошептала Светлана. – Как страшно.

Глава 11

Всю неделю после выборов Сергей Николаевич Березин мало бывал дома, уходил рано утром и возвращался вечером, обычно не один. Он объяснял Ирине, что через месяц старая Дума сложит свои полномочия и вновь избранные депутаты приступят к дележу мест, кресел и должностей. К этому следовало готовиться заранее, объединяться в блоки, прорабатывать кандидатуры, продумывать стратегию парламентской борьбы при избрании спикера и председателей комитетов. В то же время Березину как депутату нельзя было больше заниматься бизнесом, и ему нужно было свернуть свое участие в коммерческих предприятиях, получить свою долю и с честью выйти из денежной игры. Одним словом, работа предстояла большая, и Сергей Николаевич погрузился в нее с головой. Кроме того, он не забывал и о популярности, поэтому почти ежедневно в их доме были гости – то товарищи по партии, то представители прессы, то просто старые друзья и знакомые Березина. Конечно, Сергей Николаевич всегда звонил Ирине и предупреждал, что выезжает и приедет не один, но все равно она была в постоянном напряжении, потому что понимала: даже если он предупредит ее за час до приезда, она не успеет обеспечить ему такой прием, какого он требует, поэтому все должно быть готово заранее, чтобы за оставшийся час только накрыть на стол, «сделать красиво» и разогреть блюда.

– Ира, – возбужденно говорил ей Березин, – твои кулинарные способности натолкнули меня на мысль о русском стиле. Это блестящая идея. Я не собираюсь играть в русофила и великодержавного шовиниста, но политик, который не столько ориентируется на Запад, сколько черпает силу в чем-то традиционно русском, должен вызывать симпатию. Если бы я был толстым и лоснящимся, то походил бы на купца, который увяз в русофильстве только лишь потому, что толщина щек закрывает ему обзор и не дает широко раскрыть глаза. А у меня внешность вполне европейская, я езжу на хороших дорогих машинах и ношу хорошую дорогую одежду, у меня молодая стройная жена, и слегка русифицированный стиль быта придаст неповторимость и изюминку моему образу. Как ты считаешь?

Она ничего такого особенного не считала, потому что в политике не разбиралась и интереса к ней не испытывала. Но в то же время помнила: у нее с Сергеем договор. Обоюдно выгодный договор, согласно которому он получает приличную жену, а она вырывается из цепких лап Рината – профессионального сутенера, эксплуатировавшего своих девочек, как рабынь на хлопковых плантациях. Березин свою часть договора выполнил, при помощи Виктора Федоровича сделал так, что Ринат теперь Ирине не страшен. Вот и она должна выполнять свою часть – играть роль такой жены, какую хочет иметь Сергей Березин. Поэтому каждый день в доме были борщ с пампушками, пироги, кулебяки, мясо молочного поросенка, холодец. Но все это, разумеется, не отменяло и европейских напитков и закусок. Ирина занималась ведением хозяйства с удовольствием, перечитывала кулинарные книги, выискивала все новые и новые рецепты, смело экспериментировала, каждый раз с робким удивлением убеждаясь в том, что у нее опять все получилось отменно, и, несмотря даже на то, что в описании технологии было место, которого она не поняла, она чисто интуитивно сделала все правильно. Ей нравился запах, исходящий от разогретой раскаленным утюгом ткани, когда она гладила постельное белье или сорочки Березина. Ей нравилось каждое утро, после того как Сергей уйдет, убирать в квартире, вытирать пыль, пылесосить паласы и мягкую мебель. Однажды, войдя в спальню и принявшись за ежедневную уборку, она задумчиво присела на край неубранной постели, потом прилегла, уткнувшись лицом в подушку, на которой спал Березин. От подушки исходил едва различимый запах его кожи и волос, тонкий и приятный. Точно так же пахло от него, когда он приходил вечером не один и при всех целовал Ирину в щеку и в краешек губ. Несмотря на связавший их смертный грех, ей все больше нравился этот привлекательный мужчина, спокойный, деловой, сдержанный. Она и не думала обижаться на некоторые его замечания и порой оскорбительные выпады, потому что понимала: общего греха на них – поровну, а она, кроме того, еще и шлюхой была, тогда как Сергей вел жизнь достойную и порядочную во всех отношениях.