Я отломил руками гусиную лапу, из-под стола раздалось рычащее напоминание, я бросил лапу туда, а для себя разорвал гуся пополам. Изнутри посыпалась горячая разварная гречка, золотыми зернами заблестела под ярким светом множества светильников по всему по широкому блюду.
Я сказал твердо:
– Народ любой страны будет полностью счастлив и управляем, если суметь желания большинства направить… скажем, не в политику, объявив ее грязным делом, о которую ни один порядочный человек не станет пачкать руки, и не в накопление богатства, дескать, трудом праведным не наживешь палат каменных, а в…
Я задержал мясо перед пастью, подбирая профессию, все смотрят с ожиданием, я сказал:
– К примеру, в бродячих актеров!.. в фокусников, что жонглируют факелами на площадях. Дескать, почетнее жонглировать факелами или ножами, чем обещаниями перед народом.
Все перестали прислушиваться так внимательно, что даже горячее мясо осталось в тарелках или в руках, расслабились, начали переглядываться, а прямодушный Растер сказал с облегчением:
– Все шутите, сэр Ричард! А мы уж подумали, что в самом деле надо обманывать… В актеров, ха-ха, надо же!
– Ха-ха-ха, – расхохотался Макс. – В бродячих фигляров!
Даже барон Альбрехт, который посматривал сперва с вопросом в глазах, рассмеялся, понимая, что сюзерен шутит. Нельзя представить, чтобы достойные юноши стремились не к ратным подвигам, не к управлению областью, краем, страной, а к тому, чтобы изображать и высмеивать тех, кто управляет страной, кто стремится к ратным подвигам, кто отдает жизнь во славу своей страны, сюзерена, церкви, святой Девы Марии.
Я жевал, это дает возможность не отвечать сразу, а когда проглотил, уже все умные ответы благоразумно затолкал взад и заставил свои губы растянуться в примирительной улыбке.
– Да-да, конечно…
А сэр Норберт сказал глубокомысленно:
– Вообще-то я могу представить, что из самых низов, где только воры и шлюхи, кто-то из детей, может, и стремится убежать в бродячие артисты. Достойные люди землю пашут, дома строят, коней куют, а недостойные, что работать не хотят и не умеют… гм… в актеры. Но, к счастью, есть еще благородное сословие, откуда никогда ни один человек не захочет уйти в столь низкую и недостойную профессию!
Я кивнул.
– Вы правы, сэр Норберт. А если вздумает – то он уже не из благородного сословия.
Я торопливо обгладывал кости, хватал другие куски, по телу расползается приятное тепло. Барон Альбрехт насыщается не так торопливо, блюдет манеры. Я поглядывал искоса, он обычно улавливает, когда я что-то недосказываю или резко сворачиваю, чтобы не проговориться, но сейчас ничего не заподозрил. Такую резкую смену интересов и ценностей в обществе и представить не в состоянии.
Но, проговорил холодно внутренний голос, это один из стержней власти. Направить желания большинства туда, где нам, властелинам, перестанут быть конкурентами. Пусть грезят не пугачевщиной или разинщиной, а возможностью находиться на виду толпы, самому постоянно любоваться собой и другим показывать, какой красивый, умный, мудрый, знающий, замечательный… Когда актеры по славе сравняются с политиками – сейчас об этой дикости даже брякнуть нельзя, засмеют или сочтут за шуточку – тогда народ окончательно превратим в толпу, в стадо баранов и заставим его повиноваться, будто сами двигаем их руками и ногами.
И тогда раздолье для нас, умных, талантливых, дальновидных и хорошо знающих, что для народа нужно. Другое дело, захочет ли он это есть… Гм, заставим!
Отец Дитрих поглядывал на монашка, застывшего с книгой у груди, будто держит грудного ребенка, но внимательно рассматривает, как я заметил, и веселящихся рыцарей. Брови то и дело сдвигаются на переносице, в глазах проскальзывает тревога.
– Отец Дитрих, – сказал я, – они все – верные сыны церкви!
Он поморщился.
– Не сомневаюсь, сын мой. Но даже некоторая небрежность простительна… в некоторых случаях. Я не о вере, а об устойчивости беспокоюсь.
– Нашей?
– Да, Армландии. К сожалению, любыми переменами всегда стараются попользоваться соседи. Я только что получил сведения, что есть неприятности на границах…
– С Турнедо? – догадался я.
– Ну да, Гиллеберд будет первым, кто вас проверит на прочность. Пусть даже чужими руками.
– Чужими? А где там чужие?
– Руками якобы своевольных сеньоров, – пояснил он. – Для этой цели очень хороши буйные лорды, что бравируют независимостью. Иногда король их использует куда лучше, чем если бы были его верными подданными!
Барон Альбрехт поинтересовался медленно:
– Святой отец, туда совсем недавно отбыл сэр Тамплиер. Вы так быстро уже получили вести?
Отец Дитрих буркнул:
– У меня свои источники, барон.
– Простите, святой отец.
– Ничего, сын мой. У всех свои тайны.
Сэр Растер спросил бодро:
– Может быть, послать Тамплиеру военную помощь?
– Лучше бы гуманитарную, – сказал я с тоской. – А еще лучше дипломатическую поддержку. Совсем ни к чему конфликты на границах!
– Надо, сэр Ричард! – возразил Растер. – Врага надо учить!
– А миром не получится? – спросил я. Посмотрел на их ошеломленные лица, пояснил торопливо: – Хороший полководец, как хороший врач, берется за клинок лишь в крайней надобности.
Сэр Растер ответил с достоинством:
– Так эта надобность всегда при нас!
– Народ у нас такой, – поддержал барон Альбрехт, – великодушие правителя, как и вежливость, толкует как слабость.
– И не только правителя, – уточнил Растер и нахмурился грозно. – Приходится идти напролом и раздавать зуботычины всем встречным… заранее, а то подумают, что слаб!
Я спросил удивленно:
– Что, уже пришла пора? Мы еще экономику не подняли! Даже поднимать не начали! Не-е-ет, сперва укрепимся. Я хочу воевать так, чтобы противник сразу видел: лучше сдаться сразу, это дешевле.
Барон уточнил деловито:
– Значит, воевать будем скоро? Я только хотел уточнить этот момент.
– А вопрос задать подтолкнули сэра Растера? – сказал я укоряющее. – Эх, барон… К сожалению, воевать приходится всегда раньше, чем хотелось бы. Так что держите ячмень сухим.
Сэр Растер провозгласил новый тост, я подал знак, чтобы на меня не обращали внимания, поднялся и вышел из зала. Если для Растера окончание войны в Армландии – сигнал к бесконечному пиру, пока не придет пора нанести превентивный удар по вероятному противнику, то у меня сердце колотится от перевозбуждения: щас возьмусь, щас наконец-то горы переверну, Тоннель прорублю, Юг и Север соединю и сам встану таможенником, Армландию заэталоню для всех соседних королевств, подниму вэвэпэ на небывалый уровень, разовью науку и хайтэк, все у меня от счастья запоют и даже запляшут, гады…