Я снял бечевку, развернул коричневую бумажную обертку и вынул из нее две фотографии, наклеенные на толстые картонные паспарту. На одной была изображена пожилая женщина, на другой – молодой человек лет двадцати пяти.
Женщина, облаченная в черные шелковые одежды, была заснята на фоне рисованного задника с деревьями. Она сидела очень прямо, одной рукой вцепившись в ручку высокого резного кресла, похожего на трон. У нее были красивые, правильные черты лица, свидетельствовавшие о том, что в венах ее текла благородная кровь. Однако холодная, гордая, заносчивая мина немало вредила общему впечатлению от ее внешности; эта женщина не умела прощать, и сердце ее почти не ведало любви к ближнему.
Я отложил ее карточку в сторону с мыслью о том, что не хотел бы оказаться у нее на пути, и взял в руки фотографию ее сына.
Какой разительный контраст! Она держала спину неестественно прямо – он сидел, развалившись в мягком кресле, скрестив ноги и небрежно положив одну руку на стоявший рядом маленький круглый столик; на ее лице застыло выражение упрямой гордыни и патрицианского высокомерия – его физиономия светилась тупым самодовольством. Правда, он унаследовал от матери некоторую миловидность, но его чертам была свойственна какая-то слабость, размытость, отчего он производил впечатление натуры вялой и бесхарактерной. Его одежда и прическа несли на себе отпечаток манерного щегольства.
– Интересно было бы узнать ваше мнение об этих людях, Уотсон, – искренне полюбопытствовал Холмс.
– Леди Арнсворт, по-видимому, сильная личность, а ее сыну, напротив, присуще слабоволие. Вероятно, в детстве его слишком холили и лелеяли?
– Дружище! Вы угодили прямо в яблочко! Отлично! Временами вы бываете невероятно прозорливы! – воскликнул Холмс.
Это был сомнительный комплимент, однако я улыбнулся, чтобы показать, что доволен похвалой, и Холмс продолжил:
– Леди Арнсворт души не чаяла в сыне. Сдается мне, она была не слишком счастлива в браке, ибо ее супруг больше интересовался собаками и лошадьми, чем собственной женой. Поэтому она обрушила весь пыл своей нерастраченной любви на сына; поверьте, Уотсон, за ледяной внешностью скрывалась женщина необычайно страстная. В итоге Гилберта страшно избаловали; этот молодой богач ни в чем не привык себе отказывать.
Он унаследовал от отца не только титул и состояние, но и характер, главной чертой которого было чрезмерное потворство своим прихотям. Однако если сэр Ричард тратил уйму денег на гончих псов и лошадей, то Гилберт Арнсворт предпочитал иные утехи, а именно молодых актрис и дам, которых изысканные французы уклончиво именуют poules de luxe [55] .
Подобно отцу, Гилберт питал слабость к крепким напиткам и дорогим винам. И вот однажды во время попойки в номере лондонского отеля дела приняли дурной оборот. Гилберт поссорился со своей подружкой, которая, как утверждали газеты, была известна клиентам под именем Нанетта Перль, а в действительности звалась Энни Дэйвис, и задушил ее. Труп девицы был обнаружен на следующее утро горничной, а Гилберт сбежал с места преступления и исчез.
Разумеется, вызвали полицию. Дело было поручено нашему старинному приятелю инспектору Лестрейду. Хотя в то время я практиковал как частный сыщик-консультант всего несколько лет [56] , Лестрейду уже случалось два-три раза прибегать к моей помощи, когда следствие заходило в тупик. Так было и на этот раз.
Поначалу расследование шло гладко. Ночной портье отеля, в котором остановился Гилберт Арнсворт и где произошло преступление, встревожился, когда в половине третьего ночи по лестнице бегом спустился взъерошенный, наспех одетый молодой человек. Хотя к тому времени об убийстве известно еще не было, портье заподозрил неладное. Он взглядом проследил за молодым человеком: тот выбежал на улицу и остановил извозчичью пролетку.
Портье служил в той гостинице уже несколько лет. Это заведение, находившееся неподалеку от Хеймаркет [57] , давно было облюбовано «ночными бабочками» и их клиентами. Поэтому рядом всегда можно было остановить кэб или наемную пролетку, которые дожидались припозднившихся постояльцев. Портье знал многих извозчиков по имени, так что, когда убитую наконец обнаружили, он не только снабдил Лестрейда описанием вышеупомянутого молодого человека, но и назвал фамилию кэбмена, который его увез. Инспектору не составило большого труда разыскать этого кучера и выяснить, что тот доставил подозреваемого к воротам большого поместья в Суррее, где пассажир расплатился и отпустил экипаж. У кэбмена были все основания запомнить этого клиента, не только оттого, что его пришлось везти в соседнее графство, но и потому, что он оказался необычайно щедр. Извозчик описал молодого человека и указал местоположение поместья, что дало Лестрейду возможность установить имя подозреваемого: Гилберт Арнсворт из замка Арнсворт.
Поскольку представлялось вполне вероятным, что Арнсворт укрылся в доме своих предков, Лестрейд отправился туда и сразу же уперся в непробиваемую стену, иными словами, был принят вдовствующей леди Арнсворт. Она упрямо утверждала, что ее сын домой не возвращался и что ей неизвестно, где он может быть. Она сама предложила Лестрейду вызвать подкрепление и обыскать весь замок сверху донизу, что он и сделал на следующий же день. С отрядом из десяти полицейских он перевернул вверх дном все здание, обшарив его от подземелий до зубчатых стен.
«Мы обыскали каждый угол, мистер Холмс, – заверил меня Лестрейд, когда несколько дней спустя явился ко мне в квартиру на Монтегю-стрит. – Зная, что замок славится своими потайными комнатами, мы простукивали стены комнат и чуланов, прислушиваясь, не раздастся ли гулкий звук, свидетельствующий о скрытых пустотах; мы осмотрели каждую половицу, чтобы убедиться, что ни одну из них нельзя вынуть или приподнять; мы залезали даже в дымоходы. Это не дом, а настоящий лабиринт – сплошные комнаты и коридоры! Мы стали вывешивать на окнах уже осмотренных помещений полотенце или простыню [58] , чтобы в конце обыска удостовериться, что ничего не пропустили. К концу дня на каждом окне болталась белая тряпка, а значит, мы обошли все комнаты».